Он сел, уставившись на картину. Глаза Моники были такими живыми, что ему показалось – если прислушаться, можно услышать, как она дышит. И тогда он заметил: фон картины изменился.
Когда он её писал, за спиной девушки была стена – старая, кирпичная, без украшений. Теперь там… что-то другое. Тени. Глубина. Словно окно в пространство, которого быть не должно. Он подошёл ближе.
Цвета не менялись. Краска не двигалась. Но перспектива изменилась. Как будто картина пожила без него. Или – он просто не замечал раньше?
Он взял увеличительное стекло и медленно провёл по контурам. В один момент ему показалось, что в глазу Моники отражается что-то… не в мастерской. Как будто она смотрит не на него, а изнутри, в иной мир. Или в ту часть этой реальности, которая обычно скрыта.
– Это безумие, – прошептал он.
Но не смог оторваться.
В эту ночь он не спал. Он пытался вспомнить каждую деталь – как она позировала, как говорила, как теребила кулон на шее. Всё это теперь осталось только здесь – внутри картины. Но почему он чувствовал, что Моника там – не исчезнувшая, не мёртвая, а перемещённая?
Он попытался нарисовать её снова – по памяти. Не воссоздать портрет, а передать чувство. Линии шли грубо, карандаш дрожал. В итоге – абстрактное лицо, почти призрачное. Но в нём – тревожный взгляд. Упрёк? Или просьба?
И тогда он понял: картина не просто сохраняет облик. Она втягивает.
Как будто в момент абсолютной концентрации, когда он рисует по-настоящему, – открывается дверь. Не символическая. Реальная, но не в том смысле, как мы понимаем. Прореха в ткани мира. Сквозь которую можно… уйти.
Утром он пошёл на рынок. Нужно было проветриться, дышать, видеть людей. Он шёл мимо киосков с апельсинами, сырами, старухами, кричащими «фреско!». Всё было, как всегда. Но он чувствовал: что-то уже не так. Пространство стало более хрупким. Он не мог объяснить, но будто бы внутренний глаз теперь видит… трещины.
Он стал замечать странности: мальчик, идущий по улице, кажется, идёт в другую сторону, но мгновенно – уже у него за спиной. Старик, который кричит рыбный прайс, вдруг оглядывается, как будто слышит зов. Звук колокольчика с церкви звучит в два раза дольше, чем должен. Он останавливается, смотрит на здание. И тогда видит, что в окне звонницы никого нет.
Он возвращается в мастерскую. Картина снова накрыта, но теперь он знает: она смотрит. Даже сквозь ткань.