И тогда, прежде чем он успел опомниться, нахлынуло новое видение. Не прошлое, а будущее. Или возможное будущее. Оно было резким, обрывочным, как удар ножом: Чёрные лодки, длинные и низкие, с устрашающими железными масками в виде звериных морд на носу, бесшумно плывущие вверх по Раве. Вода под ними была маслянисто-чёрной, не отражающей света. Тень у родника под дубом, высокая, с могучими, изогнутыми рогами, как у лося. Она склонилась над водой Суда, и Нёраш почувствовал, как она пьёт не воду, а саму боль, страх, отчаяние, застывшие в каменных сердцах. Пьёт и насыщается. Самого себя. Но не такого, как сейчас. Его лицо, изуродованное теми же чужими, пульсирующими рунами, что светились в трещине камня. Глаза – две чёрные ямы, полные нечеловеческого знания и… пустоты.
Видения схлынули так же внезапно, как появились, оставив после себя ледяной ужас и ощущение падения в бездну. Туман серного дыма рассеялся. Нёраш стоял, прислонившись к дубу, дрожа всем телом, как в лихорадке. Он чувствовал жжение на лбу, где был нарисован круг пеплом. Опустил взгляд на руки, сжимавшие посох. Его ногти… они были чёрными. Не грязными, а именно чёрными, как вулканическое стекло. С глубоким, поглощающим свет чёрным цветом. От них исходил слабый холодок.
Он упал на колени перед камнем, не в силах стоять. Неподвижно смотрел на свои почерневшие ногти, словно пытался разглядеть в их бездонной черноте ответы, утешение, понимание. Со стороны, наверное, он казался еще одним каменным изваянием, застывшим у корней древнего дуба. Время потеряло смысл. Мысли путались, как пьяные. Имя… Ким-Ра… Но это не просто имя. Это завещание. Это предупреждение. Это вызов. И эти видения… эти руны… этот холод в костях…
Но вот, первые лучи нового дня коснулись почерневших ногтей шамана, и к его ногам скатился маленький кварцевый камешек. Благословение… – прошептал Нёраш, отрываясь от оцепенения. Голос его был хриплым, как у старика. – …и напоминание. Каменного Духа. Сердце… бьется… Он осторожно, как драгоценность, поднял кварцевый камешек. Он был тёплым и удивительно легким. В его глубине мерцал тот самый алый огонек.
Шаман вернулся в лагерь на закате третьего дня. Небо на западе пылало багрянцем и золотом, а длинные тени от сосен тянулись к востоку, как тёмные стрелы. Лучи уходящего солнца цеплялись за смолистые вершины деревьев, превращая их в золотые факелы, и окрашивали дымок от вечерних костров в розоватые тона. Его накидка из лосиной шкуры была покрыта серым пеплом и прилипшими хвоинками, лицо, раскрашенное сажей и охрой в ритуальные полосы, казалось не лицом, а маской из мира теней – измученной, застывшей в немой гримасе. Люди, готовившие ужин, чинившие сети, рассказывавшие детям сказки у огня – все замолчали, заметив его фигуру, появляющуюся из-за деревьев на краю лагеря. Тишина накатила волной, сметая даже стрекот кузнечиков в траве. Шаман шёл медленно, еле переставляя ноги, опираясь на грубый посох, вырезанный из корня мёртвого. Каждый шаг давался с усилием. Но самое страшное были его руки, сжатые в кулаки вокруг посоха. Даже в сгущающихся сумерках было видно: ногти на них – чёрные. Неестественно чёрные, будто их окунули в смолу и зажарили на раскалённых углях до состояния обсидиана.