И вот старая ключница отлучилась в отхожее место и я думаю «вот счастье-то какое» закрыла глаза да так и заснула на месте. Как слониха какая-нибудь. Я сплю, а вокруг меня шуршат и шелестят суетливые и недолговечные существа.
«Под Фридляндом я командовала батареей – говорит мне одноглазая ключница – ты помнишь, красавица, какой там был ужас?» «Не помню, матушка» – пролепетала я. Честное слово. «Ну так я напомню» – процедила ключница и тянет ко мне свои щуплые руки, горячие, как кипяток. «Ну вот теперь-то я понимаю, какой там был ужас» – подумала я и лишилась чувств.
И вот он явился из-под Кронштадта, бледно-зеленый, как сама смерть. Вода бежала по нему холодными ручьями. Его чудовищная треуголка висела поверх его головы, словно грязная усопшая кошка. «Вячеслав Самсонович – говорю я ему – вы сами немного, так, самую капельку похожи на утопленника». «Так оно и есть – невесело усмехнулся он – Вы чрезвычайно наблюдательны, Марфа Сергеевна. Пушкин стихотворец видел меня, наблюдая из окошка – и написал по этому поводу стихи». Я просияла от счастья. «Ваша треуголка…» Ну что треуголка. «Марфа Сергеевна – говорит он – вы должны компенсировать все опасности и невзгоды моего путешествия». «Как я могу сделать это?» – пролепетала я. Такая вот дуреха. «Вы сами знаете» – ответил он. Я упала ему под ноги, а он плюхнулся сверху, тяжелый и мокрый, как ископаемый носорог. А я была как вешняя пушинка.
И вот стал он передо мной выжимать и выкручивать свою треуголку, так что и на меня чуть-чуть пролилось. «Вся Тепловозная улица смеялась и потешалась надо мной – говорит он мне, поблескивая мокрыми воспаленными глазками – так что я этого им никогда не прощу». «Вы должны их простить, Вячеслав Самсонович – говорю я ему – здешние люди вообще необычайно добры». Умоляю. «Ну, я еще подумаю над этим» – пропыхтел он и набросился на меня, так что я и пикнуть не успела, потому что не было времени.
«А где же подруга моя одноглазая ключница?» – спрашивает он. «Она утонула в кадушке» – отвечаю я. Он бросается к кадушке, переваливается и перевертывается через борт, словно неловкий кашалот – или тюлень – и начинает шарить по шершавому дну беспокойными руками. «Ведь это же моя невеста». Господи. Я и не знала. Невеста? Но там нет ничего, кроме пары грязных тарелок. «Где она?» – кричит он как ненормальный из кадушки. «Я пошутила – отвечаю – она удалилась в отхожее место». Три часа тому назад. «Тебе эта шутка дорого обойдется» – говорит он, вылезает из кадушки, грязный и страшный, словно голодный паук, а я трепещу перед ним, словно жалкая и бледная полевая мышь.