Накануне литературной выставки мы ужинали в ресторане отеля. Я надела то самое черное платье Saint Laurent – простое, но смертельно элегантное, с открытой спиной и разрезом до середины бедра. Волосы собрала в небрежный пучок, оставив несколько прядей, чтобы они касались шеи. Духи Tom Ford – "Noir de Noir" – шоколад, трюфели и тёмные розы.
Мы говорили о книгах. О жизни. О том, как странно – искать любовь в чужих городах.
– Ты кажешься… потерянной, – сказал он вдруг, касаясь моей руки. – Как будто ждёшь, что кто-то войдёт в эту дверь и всё изменит.
Я замерла с бокалом вина у губ. В его глазах не было осуждения – только понимание, которое пугало больше, чем любое обвинение. Я открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент…
Он вошёл.
Эвон.
Как всегда – вовремя, чтобы разрушить всё.
Он появился в сопровождении двух мужчин в безупречных костюмах – я сразу узнала министра финансов Франции по фотографиям в Le Monde. Они прошли к своему столику, даже не взглянув в мою сторону. Но я чувствовала его взгляд, будто физическое прикосновение – тяжелое, властное, не оставляющее выбора.
Поль что-то говорил, но слова терялись в гуле крови в моих ушах. Мои пальцы сжали нож так сильно, что костяшки побелели. В горле встал ком, а под платьем выступил холодный пот, несмотря на тепло в зале.
И тогда к нам подошёл метрдотель:
– Un dessert avec les compliments de Monsieur Arnaud.
На столе появился шоколадный мусс с золотом и малиной – мой любимый. Рядом – маленький конверт. Дрожащими пальцами я вскрыла его:
"Этот десерт напоминает мне тебя. На вкус он такой же греховный, как и ты."
Подпись – одна буква. "Э."
Как клеймо. Как приговор.
Я подняла глаза. Он смотрел прямо на меня, медленно поднося бокал к губам. Его взгляд говорил: "Ты думала, что сможешь убежать?"
А я поняла, что все это время – и в самолете, и в музее, и на свиданиях с Полем – я просто делала вид, что свободна. Но настоящая свобода начинается только тогда, когда перестаешь бояться собственных желаний.
И мое желание сейчас было только одно – чтобы он подошел к нашему столику и забрал то, что принадлежало ему с самого начала.
Софи ощутила, как изысканный десерт превращается в прах на её языке – не просто сладкий шоколад растворялся под дрожащими губами, а сама её гордость, та самая, что она так тщательно собирала по крупицам все эти месяцы, рассыпалась в ничто перед несколькими строчками, написанными изящным, почти каллиграфическим почерком, который она узнала бы даже в кромешной тьме.