Только нежность.
Только тепло.
Как чашка чая, оставленная остывать на подоконнике.
– Прости… я не могу.
Он отстранился, и в его взгляде не было ни капли гнева – лишь понимание, которое ранило куда сильнее, чем любое обвинение.
– Ты прекрасен, Поль. Правда. Просто… я сломана.
Его улыбка, печальная и такая человечная, стала последним гвоздем в крышку её гроба, когда он сжал её пальцы и исчез за поворотом коридора, оставив её наедине с пустотой, что разрывала грудь изнутри.
Двери лифта закрывались.
Медленно. Неумолимо.
Софи уже представляла, как войдёт в номер, снимет это чёрное платье (которое он наверняка заметил, потому что замечал всё) и снова окажется в плену воспоминаний, что жгли её изнутри, как спирт на открытой ране.
Но…
Дзинь.
Рука.
Сильная. Решительная. С золотыми часами, которые пахли властью и деньгами и чем-то ещё, что она не могла определить, но что заставляло её сердце бешено колотиться.
Двери раздвинулись.
И перед ней стоял он.
Эвон.
Он вошёл без приглашения, без слов, просто заняв это место, как будтоно всегда принадлежало лишь ему, в этом маленьком пространстве между этажами, между её прошлым и будущим. Его палец нажал кнопку её этажа с такой уверенностью, будто он знал этот отель лучше, чем свои пять пальцев.
– Откуда ты знаешь… – её голос сорвался на полуслове, когда она осознала всю абсурдность этого вопроса.
– Это мой отель, Софи, – он откинулся к стене, и в его позе читалась расслабленность хищника, который знает, что добыча уже в клетке, и теперь можно не спеша решать её судьбу.
Тишина между ними сгущалась, становясь почти осязаемой, наполненной невысказанными словами и обещаниями, что висели между ними, как дамоклов меч.
– Ты не имеешь права… – начала она, но он двинулся так резко, что её спина врезалась в зеркало, и холодное стекло стало единственной опорой в этом внезапно перевернувшемся мире.
– Заткнись.
Его губы нашли её – не для поцелуя, а для наказания, для напоминания, для того, чтобы стереть с её кожи следы чужого прикосновения. Его язык вторгся в её рот, как захватчик на поле боя, а пальцы впились в её бёдра, поднимая платье с такой яростью, что ткань затрещала по швам.
– До сих пор носишь мои любимые, – он сорвал шёлковые трусики одним движением, и Софи поняла: он помнит. Помнит каждый её выбор. Каждую деталь. Каждую мелочь, которую она считала незначительной.