Но если так, зачем он желал мне доброго утра эти два года?
Нет, я была нужна ему, нужна. Темные сомнения рассеивались, стоило только вспомнить его хищные, неулыбчивые глаза, которыми он смотрел на то, как меня трясет в его руках.
Познакомились мы очень просто, даже банально. Я шла по улице с подругой, и летний ветер развевал подол моего белого платья. Самойлов был с приятелем, тому приглянулась моя спутница. А Самойлову приглянулась я – возможно, даже по остаточному принципу. Его окружали гораздо более яркие девушки, ухоженные, сверкающие дорогой, холеной красотой, которую дает регулярное посещение косметических салонов и фитнес-центров. Я же могла похвастаться миловидностью, но не более.
Он обратил на меня внимание из-за моей миловидности и от скуки, а зацепился из-за гиперсексуальности и мозгов. Зацепился, когда почуял, что нашел такую же, как он сам, с остро развитой чувственностью, способную почти терять сознание от счастья, которое дарили его опытные, крепкие руки… Хоть в чем-то мы были похожи, да, в этом мы были как брат с сестрой. Мы сидели на одной игле, эта зависимость была похлеще героиновой. Он сам мне признавался, что не выдерживает без женщины больше трех дней, что потом начинается ад, из которого невозможно выйти самостоятельно – это не то, это другое, нужны были женские руки, женское тело, такое же мучающееся, сходящее с ума, жалобно стонущее, просящее того, что способен дать только мужчина.
И у меня было так же. Я всегда с изумлением думала о тех своих подругах, кто мог долго оставаться без парня, для меня лет с пятнадцати это было самое страшное наказание из возможных. Это был мрак, ужас, кошмар, хуже которого было только одно – парень есть, но он не хочет, ему не надо… И преодолеть эту зависимость от другого человека было невозможно, я много раз пыталась и в конце концов смирилась, осознав, что такова особенность моего тела, моей физиологии.
Но, наверное, одного этого родства, четкого попадания паз в паз, было бы все же мало. У Самойлова были разные женщины, и среди них наверняка встречались такие, как я – балансирующие на краю клинической нимфомании, гиперсексуальные, как шестнадцатилетние мальчики-подростки. Одного этого было бы мало, да, мало…
Второй причиной, по которой он зацепился, были мои мозги: Самойлову было со мной интересно. Мы были из разных миров, вращались в совершенно разных кругах, наша встреча была маловероятна и случайна. Самойлов жил в мире спорта (он в юности занимался разными единоборствами, и не бросил спорт, даже перестав участвовать в соревнованиях, четыре двухчасовых тренировки в неделю были повседневной нормой его существования), мире ночных клубов и дискотек, а я с юности тусовалась с художниками, музыкантами, играющими по гаражам андеграунд, и другими гуманитариями. Среди них было много замечательных ребят, но все они были не похожи на Самойлова. Подобных ему я видела издали, и даже в седьмом классе ненадолго влюбилась в мальчика, из всех достоинств у которого была только шикарная подача в волейболе, но он так и не узнал о моих чувствах, а я быстро переключилась на кого-то другого. Такие, как Самойлов, казались мне, чего греха таить, неразвитыми, простоватыми, рядом с ними было скучно и хотелось скорее уйти домой, к книжкам, рисункам, к серебристой стереосистеме, из которой польется нежный голос Монеточки: «Папочка, прости, я разбила твой портвейн. Знаешь, безответно любить – это pain, это pain…»