Он чуть подёргивается во сне, я ложусь рядом и обнимаю.
– Ш-ш-ш-ш… Я с тобой, с тобой. Всё хорошо.
Он стонет:
– Добавить. Надо добавить.
Я нажимаю на кнопку дозатора. Его лоб в испарине, и виски блестят от пота, но он мелко дрожит, словно в ознобе.
– Дим, какая, к чертям собачьим, командировка? – Она всплеснула руками. – Неужели нельзя было отказаться? Я не могу справляться одна. Или перекладывать на Даньку. Ты нам нужен сейчас.
– Марусь, ну что было делать? – Он опустил голову. – Ты же знаешь, меня повысили, и я теперь…
– Умывальников начальник и мочалок командир! – выпалила она.
– Эй, полегче на поворотах! – В его голосе появилась резкость.
– Я не могу всё делать одновременно и всё на «отлично».
– Конечно, можешь! У меня же самая лучшая жена на свете!
– Ага, – скривилась она, – многостаночница-супервумен!
– Угу-угу, – он прислонился головой к её голове, – Мару-у-уська, ты у меня…
Она смягчилась и посмотрела на него с грустью.
– Без твоей командировки и правда не обойтись?
– Эх, – он нарочито вздохнул, – если бы я мог. Знаешь, мне тут по секрету шепнули, что осенью наша начальница отдела собирается уходить, и если я себя хорошо покажу, то, может быть…
За окном вздыхал и плакал капелью март, ветки голых деревьев уныло скребли в стекло, и чернеющий снег грязно стаивал во дворе. Марине вдруг стало всё равно. Она поняла, что он поедет в эту командировку, потому что для него это важно. И не просто важно, а важнее, чем сын. Одиночество блёклым плащом легло на плечи. Злость утихла.
– Кроме работы ещё есть жизнь, Димка, обычная жизнь – наша с мальчишками, в которой тебя становится всё меньше. И у Егора операция на следующей неделе.
– Не дави на больное, ладно? Так хочется сделать меня виноватым? – Его шутливо-примирительный тон закончился. – Если бы я мог, я бы не поехал.
– А, да брось ты. – Она поняла, что нормального разговора не получится, всё сведётся к выяснению отношений, обвинениям и претензиям. Так что лучше не начинать. – Я пошла спать.
Лёжа в холодной кровати и слыша, как шумит в ванной вода, Марина думала о том, что будто бы что-то треснуло и покосилось в их хорошей, почти образцовой семейной жизни.
Когда родился Данька, им обоим были послешкольные восемнадцать – юное дурачьё. Несмотря на протесты Марининой строгой матери и явное недовольство его родных, они поженились и родили своего первенца. Поддерживал её только отец, который сказал: «Маришка, делай, что считаешь нужным, если любишь – рожай, я помогу». И он правда помогал. И деньгами, и тем, что сидел с внуком, когда она бегала учиться.