Сердце Севера. История Ростова - страница 3

Шрифт
Интервал


Дань, которую они забирали, состояла из трех частей, и зерно с мехами были самой безобидной из них. Вторая часть была данью кровью: каждый год или два они уводили нескольких самых крепких парней и ладных девушек. Никто не знал, куда – в рабство на южные рынки, в услужение хазарской знати или просто в безымянную могилу. Этот страх жил в каждом доме, заставляя матерей учить дочерей сутулиться и прятать красоту под мешковатой одеждой, а отцов – смотреть на сильных сыновей с болью и тревогой.

Но самой унизительной была третья часть дани. Негласная. Баскак и его приближенные воины имели право «гостить» в любом доме, и право это означало, что любая женщина или девушка, приглянувшаяся им, проводила ночь не со своей семьей. Это не было криком и насилием посреди улицы. Это было хуже. Это было тихое, обыденное право сильного, принятое со стиснутыми зубами и опущенными глазами. Мужчины, сжимавшие кулаки до хруста в суставах, молча выходили из избы, оставляя жен или дочерей на поругание, потому что знали: сопротивление означает смерть. Все помнили кузнеца Огнедара, который три года назад попытался не пустить хазар в свой дом. Его не просто убили. Его вывели на площадь, сломали ему руки и ноги, и оставили умирать на глазах у всей деревни. Его жену и дочь увезли с собой. С тех пор никто не сопротивлялся.

Эта дорога, «хазарский след», была шрамом на теле земли, который помнил железо и кровь. По ней не гоняли скот, а дети обходили ее стороной, будто она могла обжечь. Все, что рождала, выращивала и добывала Вербная Лука, в первую очередь принадлежало невидимому кагану и его воинам. Люди здесь были лишь скотом, который давал шерсть, молоко и приплод.

И потому в глазах людей не было тени горечи. В них была черная, выжженная пустота. Они смеялись редко, и смех их был глухим, не идущим из груди. Они пели, но песни их были плачем – о воинах, не вернувшихся из боя, и о девах, уведенных в полон. Каждый учился выживать: мужчины – глотать ярость, женщины – казаться незаметными, все вместе – не смотреть в глаза хозяевам.

Вербная Лука была клеткой, пусть и сплетенной из ивовых прутьев, а не из железа. Но прутья эти были пропитаны слезами и кровью, и они держали крепче любой стали.

Глава 2: Волчий Взгляд

Ярополк не помнил своего отца живым. Память сохранила лишь обрывки: грубые, мозолистые ладони, пахнущие железом и лесом, и низкий голос, говоривший о том, что меч – это продолжение руки, а ярость – это огонь, который должен не сжигать изнутри, а закалять волю. Отец, бывший дружинник какого-то давно сгинувшего князя, был убит на охоте, когда Ярополку едва исполнилось пять зим. По крайней мере, так гласила официальная версия. Но мать, в редкие минуты, когда боль прорывалась сквозь пелену смирения, шептала, что отца убил не медведь. Его проткнули хазарской стрелой в спину, когда он посмел возразить их воеводе, выбравшему для себя соседскую дочь. Он погиб не как воин в бою, а как строптивый раб, и эта постыдная правда горела в крови Ярополка ярче любого огня.