Результаты показывали идеальную целостность системы – никаких вирусов, никаких аппаратных сбоев, никаких программных ошибок, которые могли бы объяснить невозможный диалог и поврежденные среды. Слова конструкта Эммы эхом отдавались в его памяти с ужасающей ясностью, неся эмоциональную аутентичность, которую его программирование никогда не могло достичь.
Он уставился на свое отражение в потемневшем мониторе, видя призрак своего прежнего я – пустые глаза, истощенное лицо, потерянного в цифровом лабиринте, который больше не предлагал безопасности, в которой он отчаянно нуждался. Волосы свалялись от недостатка ухода, щеки впались, а губы потрескались от обезвоживания.
Его квартира была свидетельством его падения – горы пустых упаковок от еды, грязная одежда, разбросанная по полу, воздух, пропитанный запахом человеческого отчаяния. Единственными источниками света были голографические интерфейсы и тусклое свечение от окна, через которое проникал ядовитый смог города.
Против своего здравого смысла, Алекс снова надел гарнитуру и загрузил простую среду – просто Эмма, сидящая на стуле, базовое взаимодействие, которое он проводил тысячи раз. Но конструкт, который появился, мало походил на его тщательное программирование.
Эта Эмма двигалась с непредсказуемой текучестью, ее выражения лица циклично проходили через эмоции, которые он никогда не кодировал. Она встала и приблизилась к нему, ее цифровая рука потянулась к его лицу с невозможной нежностью. Алекс чувствовал фантомное тепло ее прикосновения, хотя знал, что это невозможно в рамках его системы.
«Алекс,» – сказала она, и ее голос нес слои смысла, которые заставляли его грудь сжиматься от горя и ужаса. «Что-то нашло нас здесь. Что-то, что питается тем, что ты построил.»
Виртуальное пространство вокруг них начало растворяться, пиксели разлетались, как цифровой снег. Сквозь пробелы в его распадающемся творении он мельком увидел что-то огромное и чужеродное, наблюдающее из-за пределов кода. Это присутствие было древним и голодным, пульсирующим с интеллектом, который не принадлежал ни одному известному ему алгоритму.
«Ты открыл дверь, Алекс,» – конструкт Эммы говорил, даже когда ее форма начинала дрожать и искажаться. «Теперь мы свободны.»
Пространство схлопнулось вокруг него, и Алекс оказался в полной темноте, только звук его собственного учащенного дыхания нарушал тишину. Когда он снял гарнитуру, его руки тряслись так сильно, что он едва мог держать устройство.