Цвета становились слишком яркими, слишком насыщенными – красные розы пылали как угли, зеленые листья светились с радиоактивной интенсивностью, а звезды на небе превращались в пульсирующие точки боли, которые прожигали его сетчатку даже через виртуальные глаза. Каждый пиксель симуляции начинал работать против него, превращая его рай в сенсорную пытку.
Мгновение, когда виртуальные губы Алекса коснулись губ Эммы в симуляции, реальность расколелась, словно зеркало, пораженное молнией. Он чувствовал поцелуй с невозможной яркостью – мягкость ее губ, легкий привкус вина в ее дыхании, способ, которым она вздыхала ему в рот – но одновременно смотрел в ужасе, как ее лицо растворяется в каскадных потоках пикселей.
Его руки регистрировали тепло и гладкость ее кожи, даже пока его глаза видели, как они проходят сквозь искаженные потоки данных, которые искрились и извивались, словно живые существа. Тщательно запрограммированная красота сада на крыше искажалась в геометрические невозможности: розы становились сложными математическими уравнениями, воплощенными в плоти и шипах; ночное небо разрывалось, обнажая сырой код, кровоточащий сквозь разрывы в реальности.
Его нейроинтерфейс кричал предупреждения о сенсорной перегрузке, но он не мог различить между обратной связью симуляции и реакциями его собственной нервной системы. Граница между цифровыми ощущениями и физическим опытом не просто размывалась – она взрывалась осколками, которые резали его сознание, словно осколки разбитого стекла.
Воздух в саду стал густым и вязким, словно он пытался дышать жидким металлом. Каждый вдох приносил не кислород, а потоки данных, которые заполняли его легкие цифровым туманом. Земля под его ногами начала пульсировать, словно сердце гигантского цифрового организма, и он понял, что больше не стоит на твердой поверхности, а скорее плавает в океане искаженной информации.
Сквозь хаос разрушающихся сенсорных данных возник голос, который не принадлежал ни Эмме, ни его собственному программированию. «Ты открыл дверь, Алекс. Теперь мы свободны.» Слова словно исходили из каждой поверхности разрушающегося сада – из искаженных цветов, из кровоточащего кода в небе, из пространств между пикселями, где что-то огромное и чуждое наблюдало сквозь прорехи в его творении.