Мы вновь видим символ эманаций сознания распространяемых вовне. Идёт ли здесь речь о назревании к проявлению в мир новых «мировых яиц», или это символ созревшей готовности «первого Я» выйти из состояния болезненной сжатости к новому творению вселенной? Полагаю, что этот образ применим к обоим вариантам, тем более, что они неразрывно связаны, ведь разворачивание «первого Я» происходит именно путем назревания множества новых «мировых яиц» готовящихся к творению.
Ты помнишь, что в ситуации отца мальчика, играющего на тех же священных инструментах, казалось, что играет он просто так, для своего удовольствия и, что его встреча с «громами» произошла лишь по их инициативе, в связи с их любопытством. Здесь же, цель мальчика вполне очевидна – он ищет встречи с «громами». Это можно трактовать как то, что речь здесь идёт именно о «первом Я», выходящем из состояния болезненной сжатости в новое творение и, на своём болезненном опыте, знающем с чем ему предстоит встреча. Но, это новое разворачивание вовне, стало возможным именно благодаря новому обретению контакта «Я» с «божественным миром», что соответствует его положению в самом начале, при первом пробуждении из состояния «мирового яйца». Отсюда, повторение образа игры на священных инструментах как символа эманаций сознания пронизанного «божественным» распространяемых вовне.
Как и когда-то, «владыки смерти», «громы» слышат его музыку и, раз за разом, отправляют к нему своих посланцев. Это муха, сова и летучая мышь. Есть версия, по которой мальчик прячется от посланцев в своей тростниковой флейте и его никак не могут найти. Это очередной образ того, как трудно было «первому Я» вновь решится на этот самый выход вовне, на выход в творение. Но чаще, мальчик принимает посланцев. Каждый раз, он приглашает посланца владык побыть, посидеть с ним. После чего, возвещает каждому из них, что за это им будет дарована вечная жизнь. С третьим и последним из посланцев, мальчик отправляется к «владыкам смерти».
Как и в ситуации с отцом мальчика, мне очень хотелось бы увидеть в символе посланцев проявление «божественного мира» стимулирующее «первое Я» к творению, но никаких признаков подобного я здесь не вижу. Поэтому, вновь приходится трактовать образы «посланцев владык» как ощущение «первого Я» от окружающей его пустоты, как её касания. Хотя, в первой части этой книги мы убедительно доказали необходимость нахождения «первым Я» постоянного контакта с «божественным миром» для возникновения самой возможности начала настоящего творения вселенной. Возможно, что мы встретим символы этого важнейшего момента в других эпизодах.