Помимо природы, в моих стихах я обращаюсь к немецкой истории, которая не может не быть моим попутчиком. В дополнение, к уже несколько раз упомянутому Гёте, не могу не упомянуть имя Мартина Лютера, о переводе Библии которого на немецкий язык, Гёте говорил, что возможно он сделал бы перевод лучше, и здесь нужно обязательно ставить акцент на слове – «возможно». Малоизвестно, что Гёте восхищался Лютером, и даже эпохой средневековья, что удивительно, но это действительно – факт. Но вот от людей, которые продолжают скрывать неприязненное отношение Гёте к Ньютону, и приписывают поэту оптимизм по отношению к прогрессу, другого ожидать и не стоит, и это тоже – факт.
О Лютере в России наверняка тоже циркулируют довольно авантюрные представления. Для этого есть две основные причины. С одной стороны, – неослабевающая с веками католическая инспирация, при которой Рим простил массу еретиков, а вот Лютера – нет. Это потому, что Лютер воткнул палец в очень больную рану. Он отрицает святость церкви как учреждения, лишая её той святости, которая на протяжении веков поддерживала мощь Рима непересыхающей золотой рекой, без которой тот не может, и не хочет обойтись. Речь идет совершенно не о святости Таинств или Благовещении Богородицы, а о святости бескомпромиссного права церкви. Религиозное право давно является «торговой маркой» Рима, а римское право, которое церковь перенесла в современность, является не чем иным, как правом собственности. Введение его в немецкие земли в конце средневековья было не только побудителем крестьянских войн, но и проявилось в росте враждебности по отношению к Риму, что в конечном итоге и привело к Реформации. В которой, в отличие от римского права, – германские луга и леса, а также, что важнее – слуги, женщин и дети не являются вещью, но становятся людьми, как минимум, – подопечными свободного человека. «Премодернистский» немец не знал понятия частная собственность, получив лицензию творить произвол, а имел только пожизненный феод, неся ответственность за него перед Богом и господином.
Здесь мне не хочется умалчивать о том, что Рим, в ответ на действия Лютера, а также на работу печатного станка, который сделал невозможным сохранение «тайны» Священного Писания, практиковал особое благосклонное отношение к астрономии, и потворствовал установлению новому антибиблейскому мировоззрению, хотя иезуиты прекрасно знали, что новые веяния и концепции появились именно в противовес Церкви. Но любой, кто ныне сомневается в Копернике, может быть уверен в том, что в его адрес всё ещё раздаются проклятия, которые много суровее, чем они были во времена Лютера. Смею пророчествовать, что последнее слово по этому вопросу ещё будет сказано.