И понеслось, словно казачья лава в свой последний наступ17 на озверевшего османа или того хуже на вероотступников ляхов, ей-ей такая сеча началась, така рубка: кухали сталкивались один с другим, щедро разбрызгивая вокруг и червонное вино и чистую як слёзы ребёнка горилку и пенное корчмарское пиво, ухлюстав18 дорогие рубахи да дешёвые жупаны, так что и вуса казацкие задрибались19. Захалявники20 пластали свежего печённого мяса и перчёную та кровяную ковбасу, грязные с жиру руки нещадно рвали краюху самого чистого и белого пшеничного хлеба, какой может только в стольном граде при каком нибудь дворе подают, да и то только зацным и вельможным панам, а не какой ни будь голодрани в придорожной корчме. Ох, и шла же потеха, тут и скрыпач появился, вже не молодой но однако ж знатный музыка, заиграл так, что бывалые казаки пустили слезу забыв о налитых кухалях и разбросанной снеди. И полились песни под потолком старой корчмы о былой славе, да славно-могучих казаках, вспомнили, вспомнили князя Байду – Вишневецкого, основателя Запорожской сечи, под муками нехристей и иноверцев не отказавшегося от веры Православной, пели и про славные походы Ермака Тимофеевича и конечно же о великом атамане Иване Колнышевском, не забыли знатного казарлюгу Ивана Сирко, о двенадцати раз избираемого казаками за своего голову прошедшего пятьдесят с гаком битв и не проигравши ни в одной. Многих, многих в тот вечер помянули добрым словом, гутарили и за смелость, и за доблесть с отвагою, помянули и о том, что из нынешних казаков почитай таких отчаюг как встарь не осталось совсем, обабился вольный народ, всё за юбками больше прячется.
– Ну не скажи, не скажи, есть ещё порох в пороховницах, и шаблюки не поржавели, и куля добрая в пистоль заряжена, – пьяно выкрикивал слова прямо в лицо молодому пану наш Голопупенко, – нам ли бояться нехристей с татарвой!
– Нехристь он то же человек, – так же выплёскивал на Тараса собеседник, – а ты попробуй с нечистью схлестнись, небось и портков потом не отстираешь, а?
– Да, да что мне нечисть, у кого вера Православная, крест на груди и псалтыря под рукой, не испужается не токмо чёрта, но считай и самого Вия приголубит! – в запале отвечал кум Голопупенко.
– Вия, ну раз так, на что спор держать будем?! Не сдюжишь ты сегодня ночью до первых петухов на заброшенном млыне один просидеть, ей-ей, подпустишь петуха.