…
За два дня до окончания романтического черноморского отпуска иллюзии любовные у Черепана, правда, исчезли. Исчезли вместе с тайно упорхнувшей из Ялты ленинградкой – вместо неё в «гнёздышке любовном» Черепана встретил «кузен» дивной и загадочной. Без лишних слов, уставясь глазами холодными, змеиными, кривясь оскалом шакальим, метнул гость нежданный на стол, словно карты королевского покера, пачку фотографий, на которых член КПСС, отличный семьянин, зять генерала и полковник ГРУ Борис Черепан пылко и страстно изменял законной супруге.
Ясное дело, шантаж вербовочный, хотя мелькнула вначале у полковника мыслишка озорная: а не чекисты ли, играющие роль агентуры цэрэушной, устроили ему в Ялте хитрую проверку на «верность родине»? «Гэбистам отчёты о работе проделанной писать, зарплаты оправдывать, вот и сочинили „на безрыбье“ планчик. А что?! Классика шпионского жанра! Сейчас посмеёмся с коллегами, потом в ресторацию завалимся – офицеры, гусары, столкуемся!» – минуту-другую, словно утопающий за соломинку, хватался поначалу за иллюзии Черепан, верить не хотел в свалившийся на него ужас. Но что всхлипы жалкие против опыта оперативного, познаний премудрых (о природе человека, о правде жизни, ну и вообще…), интуиции дьявольской (раз только – с дивной и загадочной – и подвела!) – советников безжалостных, вразумляющих?
Глянец компроматный, отдал должное коллегам цэрэушным Черепан, получился отменным (отличные ракурсы, крупный план, нюансировка, игра светом – убить за такое мастерство не жалко!): людишки ловкие, порнографией приторговывавшие, за столь великолепное художество дорого бы дали. Обида горькая ядом похмельным вползла тогда в мозг Черепана: «Эх, и как это я угодил в ловушку „медовую“22, как промахнулся по схеме банальнейшей, затёртой что в КГБ, что в ГРУ, что в ЦРУ, что в прочих разведках до дыр?!» В командировках зарубежных строго бдил Черепан, а дома, в советской Ялте, расслабился, не удержался, уступил соблазну, поверил в искренность чувств «кандидата наук, несчастной в замужестве ленинградки». Подвели тогда Черепана не только чувства несвоевременные, но и изменившая полковнику хватка профессиональная. Хотя, казалось бы, всё сделал, как учили. Как ушла «пылкая и страстная» перед первой «ночью афинской» в садик, в душ летний, поискал и нашёл в ящике комода паспорт дамы, изучил, чуть на зуб не попробовал. Документ подлинный, с пропиской ленинградской, со штампом семейным. Пролистал томик Чехова, лежавший на тумбочке в изголовье у ложа альковного – ни пометок со смыслом тайным, ни записок вложенных с текстами остужающими. Обыскал чемодан – ничего настораживающего: платья, бельё. Трусики шёлковые, нежные пальцами нервными потискал, жадно, словно пёс легавый, обнюхал – запах дивный, одурманивающий! Проверил – бегло, по инерции, комнату: искал «жучки», скрытые фотообъективы. Не нашёл – и успокоился. Опять же тихий, за забором высоким домик на окраине Ялты (удобство для романа курортного несомненное, реноме «птицы высокого полёта» охраняющее) притупил нюх контрразведывательный – и «Акела промахнулся»