– Друг ты мой надёжный, в житейском ненастье счастливо обретённый! – прижимая к брюху жирному, откормленному, хлипкую грудь Петровича, вымаргивая из глаз «слезу чистую», декламировал Черепан и, словно волк, слушал, слушал ночь.
Ночь молчала – струила в открытое окно пионерской сторожки тишину и покой.
«Это – судьба, это – благоволение свыше!» – не без приятности думал Черепан о найденном схроне, день за днём «в разумных пределах» снабжая Петровича червонцами, на которые пионерский сторож покупал в Дорохово фрукты-овощи, курятинку, сыр, хлеб, колбасу и «Московскую». Водку Черепан не пил, ел немного и только качественный деревенский продукт. Оголившись до трусов, по утрам копался на огородике Петровича, получая от забав тех аграрных тройную пользу: доброе расположение хозяина, бронзовую кожу и мозолистые ладони. Для сгона жирка, накопленного руководящей работой, по вечерам бегал Черепан по лагерю трусцой, а днём в тени тягал ржавую гирю. И копил, копил, словно атлет перед играми Олимпийскими, силы, необходимые для спасительного «рывка на юг».
Первые дни тревожили Черепана мысли о побитых малолетках. Вздумай они отыграться, в «Орлёнок» (Петрович – фигурка в окрестностях Дорохово, надо полагать, известная) могла явиться милиция (если родичи шпанёнков заявления в органы накатают, потребуют наказать супостата, кровинушек покалечившего, по всей строгости закона), либо шайка шакалья дружков-подельников. «Милиция – вряд ли: за разбой на большой дороге – Петрович, как жертва, подтвердит – пойдут малолетки на зону: оно им надо? А толпа недоумков вполне может по душу мою пожаловать. Если накинутся, без вальтера, пожалуй, не отобьюсь. Но тогда прощай, лежбище: уходить – досада какая! – из Дорохово придётся. И всё же, всё же, не сходить ли к тайнику за пистолетом?» – дня три терзался сомнениями беглец. К счастью, обошлось: малолетки, то ли помня преподанный Черепаном жестокий урок и нутром чуя исходящую от москвича злую силу, то ли успев за жизнь короткую замазать рыльца ювенальные пушком криминальным, судьбу не искушали, обходили пионерлагерь стороной.
Петрович оказался мужичком доверчивым: и паспортом гостя не поинтересовался, и историю про жену-стерву и тёщу-язву, сочинённую Черепаном, принял с пониманием и сочувствием.