– Садись, Яромир, гостем будешь, – голос Емельяна Родовича вывел его из оцепенения. Старик уже ставил на стол глиняную крынку с парным молоком и деревянную миску с душистым, ещё тёплым ржаным хлебом. – Пока печь топится, подкрепимся с дороги. Скоро и ужин поспеет.
Яромир машинально опустился на лавку у стола. Дерево под ним было гладким, отполированным временем и прикосновениями. Он отломил кусок хлеба. Корочка хрустела, мякиш был плотным, влажным, с непередаваемым ароматом дыма и зрелого зерна. Он отпил молока – густого, сладковатого, такого, какое не купишь в городе. Простота и совершенство этой еды всколыхнули в нём что-то глубокое, почти детское.
– Спасибо, Емельян Родович, – пробормотал он, чувствуя, как благодарность смешивается с нарастающим любопытством. – Дом у вас… необыкновенный. И куклы эти… – Он жестом обвёл стены. – Они везде. Что они означают?
Емельян, раздувавший в печи угли кочергой, обернулся. Его светлые глаза скользнули по стенам с куклами, и в них мелькнуло что-то тёплое, почти отеческое.
– Обереги, парень. Старая сила. От предков. – Он подошёл к столу, сел напротив Яромира. – Каждая – не просто тряпица да нитки. В каждой – заговор, намеренье. От сглаза, от лихого ветра, от нечисти лесной. От тоски да ненастья в душе. – Он ткнул пальцем в сторону куклы с перекрещёнными на груди красными нитями. – Вот – Зерновушка. Чтобы достаток в доме был. – Палец переместился к другой, с пучком полыни. – А это – Травница. Воздух чистит, хворь отгоняет. А вон те, у порога – Берегини. Стерегут вход, зло не пущают.
Он говорил негромко, но с глубокой убеждённостью. Каждое слово звучало весомо, как отголосок давно забытой истины. Яромир слушал, заворожённый. В городе всё это казалось бы сказками, суеверием. Но здесь, в этом старом доме, в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием дров в печи, под пристальным «взглядом» десятков безглазых стражей, слова Емельяна обретали странную силу. Они резонировали с той смутной тоской по корням, по простоте, что давно гнездилась в душе Яромира.
– А имя твоё… Яромир, – произнёс Емельян, пристально глядя на него. – Имя-то какое! Сильное, коренное. «Славящий мир» или «Ярый мир». Редко нынче такие имена услышишь. Всё больше иноземные да сокращённые. Забываем мы, парень, свою силу. Свои устои.