Он сделал паузу, бросив в огонь щепку. Она не разгорелась, лишь почернела, испуская тонкую струйку едкого дыма. Свет на мгновение вспыхнул, высветив Иринкины глаза – огромные, полные слез, завороженные ужасом.
«И туман… – Лёха почти прошипел это слово. – Он пополз от болота. Не просто туман. Холодный. Липкий. Как паутина, пропитанная ледяной росой. Он цеплялся за ноги, лез в рот и нос, забивался в легкие. Дышать было тяжело. Видимость – на пару шагов. Чаща сомкнулась над ними стеной. Корни хватали за ноги, как капканы. Ветки били по лицу, слепые и злые. Они шли наугад, уже не зная, куда. Ноги вязли в поднимающейся болотной жиже, каждый шаг давался с боем. Отчаяние… оно душило сильнее тумана».
Его рука непроизвольно сжалась в кулак. Я видел, как напряглись мышцы его челюсти. История перестала быть просто страшилкой. Она становилась отчетливой, физически ощутимой картой кошмара, разворачивавшегося, возможно, в сотне метров от нас.
«Шли они так, кажется, вечность. Силы кончались. Казалось, еще немного – и они рухнут, и туман поглотит их навсегда. И вдруг… – Лёха выдохнул, и в его голосе прозвучала странная смесь облегчения и нового, еще более глубокого страха. – Поляна. Небольшая, но явно рукотворная. И на ней… Скворцово».
Он произнес название деревни так, словно это было имя древнего зла.
«Только не то Скворцово, что на картах обозначено точкой. А… настоящее. Шесть, может, семь домов. Старые срубы, почерневшие от времени и влаги, крыши провалились местами, окна – черные, пустые глазницы, глядящие в никуда». Он замолчал, как бы давая нам представить эту картину. Мертвую деревню посреди живого, дышащего ужасом леса. «Но странно… – его шепот стал еще тише, заставляя нас буквально замирать, чтобы расслышать. – Не было запустения. Ни высокой травы, ни бурелома, ни кустов между домами. Земля… была утоптана. Гладкая, как будто по ней только что ходили. И тишина. Та самая. Давящая. Живая. Как сейчас. Они обрадовались – хоть крыша над головой, место, чтобы перевести дух. Зашли в первую избу, что стояла на краю».
Лёха снова сделал паузу. Его глаза, обычно такие живые и насмешливые, были устремлены куда-то в прошлое, в ту самую проклятую избу. Костер шипел последними угольками.
«Дверь скрипнула жалобно, но открылась… легко. Слишком легко. Как будто ее недавно смазывали. Внутри…» Он проглотил комок, его голос сорвался. «Внутри было чисто. Не просто пусто. Чисто. Полы, хоть и старые, потертые, но – вымыты. Лавки вдоль стен стоят ровно. Стол посредине. Даже печь – сложенная из дикого камня, с открытой топкой – казалась готовой к растопке. Ни пыли, ни паутины в углах, ни мышиного помета. Как будто хозяева… вышли час назад. Но холод…» Лёха съежился, будто почувствовал его на себе. «Боже, какой там был холод! Летняя ночь на улице, а внутри – как в склепе. Дыхание сразу становилось белым паром. Дышать этим холодом было больно».