«Умираю. Сейчас умру. И все подумают, что это вина… или сознание… или что я сошла с ума…»
Она сжала голову руками, пытаясь выдавить из себя этот звук, выдавить панику. Холод кафеля под босыми ногами (она сбросила неудобные туфли) был единственной реальной опорой. Она сосредоточилась на нем, на шероховатости двери за спиной, пытаясь цепляться за ощущения. Медленно, мучительно медленно, грохот в ушах начал стихать. Пятна перед глазами бледнели. Судорожные вдохи стали глубже, хоть и все еще прерывистыми. Дрожь не прекращалась, но уже не была такой всепоглощающей.
В щель под дверью она увидела тень – чьи-то ноги в черных туфлях остановились снаружи. Может, администратор? Или кто-то из гостей? Или… полиция? Паника едва не накрыла снова. Она замерла, затаив дыхание, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить хрип. Тень постояла несколько бесконечных секунд и медленно отошла.
Эмма осталась сидеть на холодном полу кабинки кладбищенского туалета. Слезы наконец хлынули – тихие, бесшумные, горькие потоки, оставляющие черные дорожки туши на щеках. Она плакала не по Маркусу. Она плакала от ужаса, от одиночества, от ощущения, что мир превратился в огромную, враждебную ловушку, где каждый взгляд – обвинение, каждое слово – кинжал, а ее собственная жизнь – улика против нее самой. Маска скорби лежала где-то там, на могиле, разбитая вдребезги. Осталась только загнанная, дрожащая женщина, сидящая на полу в темноте, с размазанной тушью и разбитым сердцем, в котором пульсировал невыносимый вопрос: «Кто подбросил заколку? Кто шепчет полиции? Кто следующий наденет маску друга, чтобы вонзить нож?»
За дверью слышались шаги, голоса, приглушенный смех – жизнь продолжалась. Но для Эммы за этой дверью оставался только суд. И она не знала, как ей его пережить.
Холод кафеля под босыми ногами и металла под лбом постепенно проникал сквозь туман паники. Хлюпанье в горле сменилось прерывистыми, но уже более глубокими вдохами. Звон в ушах отступил, оставив после себя гулкую, болезненную тишину, нарушаемую лишь далекими, приглушенными звуками с кладбища – обрывками слов, скрипом уезжающих машин. Тень в щели под дверью исчезла, но ощущение, что за ней наблюдают, не покидало. Оно впилось в спину ледяной иглой.
Эмма осторожно подняла голову. В крошечном пространстве кабинки пахло хлоркой, сыростью и ее собственным страхом. Она посмотрела на свои руки – они все еще дрожали, но уже не так бесконтрольно. Ладони были мокрыми от пота и слез, в них впились полумесяцы от ногтей. Маска была сорвана. Косметика расползлась по лицу грязными дорожками, ресницы слиплись, губы дрожали. Она была разоблачена. Не перед полицией, а перед самой собой. И перед тем, кто стоял за дверью.