В этот момент в прихожей послышались торопливые, почти бегущие шаги и сдавленный, но пронзительный, как крик чайки, женский голос, перекрывающий попытки полицейского его остановить:
– Где он? Где мой брат? Маркус! Пустите меня немедленно! Я его сестра!
Эмма сжалась в комок, будто пытаясь стать невидимой. Клара. Сестра Маркуса. Его преданный солдат, его второе «я», всегда готовая подлить яду в ее сторону.
Женщина ворвалась в гостиную, сметая растерявшегося молодого офицера на входе. Ее лицо, обычно безупречно-холодное, как мраморная маска, было искажено гримасой настоящего ужаса и неверия. Идеально уложенные волосы слегка растрепались. Взгляд метнулся от Райса, поднявшегося ей навстречу, к Эмме, прижавшейся к спинке дивана, и в нем не было ни капли тепла или сочувствия, только паника, горечь и… оценивающий, пронизывающий холод. Как будто она сканировала Эмму, выискивая следы вины, крови, лжи. Как будто виноватого она определила уже в ту секунду, как переступила порог.
– Эмма?! – Клара шагнула к ней, но Райс ловко преградил путь, мягко, но неумолимо взяв ее за локоть. – Что… что случилось?! Где Маркус?! Говорят… говорят что-то ужасное… – Она не могла договорить, ее взгляд умоляюще впился в лейтенанта.
– Мисс Грейвз, прошу вас, возьмите себя в руки, – голос Райса стал чуть жестче, авторитетным. – Ваш брат… скончался. Произошел трагический инцидент. Мы расследуем все обстоятельства.
– Инцидент? – Клара замерла, ее взгляд снова прилип к Эмме. В нем читалось что-то невысказанное, тяжелое, обвиняющее. – Здесь? В его собственном доме? – Ее голос дрожал, но в последних словах прозвучал немой, кричащий вопрос: – А где была ты? Что ты наделала?
Эмма опустила глаза, уставившись на узор персидского ковра под ногами, не в силах выдержать этот взгляд. Она чувствовала себя как загнанный в угол зверь, которого вот-вот прибьют. Полиция с ее острыми, как скальпель, вопросами и прозрачными намеками на «напряжение». Тело мужа в соседней комнате, напоминающее о внезапной, но абсолютной свободе, ставшей проклятием. И теперь Клара – живое воплощение осуждения, той ядовитой лояльности Маркусу и той жизни, которую он тщательно выстраивал вокруг себя, как паук – паутину. Осада сжимала кольцо. Стены роскошного дома, бывшие когда-то золотой клеткой, теперь казались стенами тюрьмы, готовой рухнуть и похоронить ее под обломками. Каждая тень на идеально выкрашенной стене, каждый отблеск хрусталя таил в себе немой укор или угрозу. Вопросы висели в воздухе, тяжелые и безответные, как запах смерти из столовой. И самое страшное было то, что на некоторые из них – особенно на те, что касались ее собственных ощущений и темных пятен в памяти – ответов не было даже у нее самой. Только всепоглощающий страх и звенящая, предательская тишина там, где должно было биться сердце – то ли от горя, то ли от освобождения.