Чередуя пьянки с друзьями в липкой темноте вечеров и тяжелым, изматывающим до седьмого пота деревенским трудом под беспощадным солнцем, питаясь простой, но удивительно сытной натуральной пищей, я становился крупнее, тяжелее и сильнее. Тело, прежде худощавое и угловатое, покрупнело, налилось силой. Она бурлила внутри, как кипящая лава, требовала выхода. Я пытался гасить ее спортом – изматывающими пробежками по проселкам, подтягиваниями на кривой ветке старой яблони во дворе, ударами кулаков по мешку с песком, что висел в сарае. И пьянками. Парадоксально, но алкоголь и спорт не гасили этот огонь, а словно подливали масла. Они снимал тормоза, высвобождая ту самую дикую мощь, которую нужно было куда-то девать, выплеснуть, израсходовать, пока она не разорвала меня изнутри. Это было похоже на попытку потушить костер бензином – пламя взмывало выше, жарче, опаснее.
Как среднестатистический деревенский гуляка, задыхающийся от избытка сил и отсутствия перспектив, я искал драки. Любой повод был хорош. Мне нужно было высвободить того зверя, что сидел внутри, скребя когтями по ребрам, рыча в такт ударам сердца. Я не скрывал этого желания, этого напряжения. Иногда даже намеренно провоцировал ситуации на грани: в местном баре, на деревенской танцплощадке, в разговорах, задевая за живое, бросая вызов взглядом. Мои кулаки чесались, жаждали работы, жаждали ударить, сломать, почувствовать сопротивление плоти и кости. Но судьба – эта старая насмешница – распорядилась иначе.
Первым, случайным образом, под мою горячую незнающую меры руку попался не чужак, не обидчик, а человек из моей же компании. Из нашего маленького, пьяного мира.
Поздняя ночь, заколдованная и непроницаемая, таила в себе не только загадку своего рождения, но и дышала глубокой, древней тайной той силы, что вибрировала сейчас в самом воздухе. Мы, уязвимые опьянением, были перед ней обнажены, как на ладони. Над домом шумел странный, сухой дождь – лишь шелест тополей, будто невидимые пальцы перебирали страницы незримой книги. Луна, холодная и отстраненная, выводила причудливые тени проводов на бледных крышах, превращая их в застывшие нотные знаки на партитуре ночи. Звезды, мириады немигающих очей, наблюдали за нами с ледяной высоты, настойчиво подзывая с востока грозовые облака. Но те, тяжелые и недвижимые, словно вырезанные из черного бархата, не спешили накрыть землю своим покровом. Они висели на самом краю горизонта, огромные и безмолвные, как спящие чудовища, лишь изредка озаряясь изнутри глухим, багровым отсветом далекой, невидимой грозы. Воздух густел, насыщаясь запахом озона и пыльной земли, жаждущей влаги, но не получающей ее. Каждый вдох обжигал легкие предчувствием, а по коже бежали не мурашки, а словно крошечные, колючие искры статического напряжения. Сама тишина вокруг сгущалась, становилась осязаемой, как плотный туман, заглушая даже привычные ночные шорохи – будто мир затаил дыхание перед чем-то неотвратимым. Даже стены домов казались напряженными, впитывая эту немую тревогу, исходящую от застывшего неба и таинственной силы, пульсирующей в самой сердцевине ночи.