В комнатке между основным «пировальным» залом и курилкой в пьяном кураже была разбита бутылка, на которую наступил белокурый парень, босой ногой. Молча перетерпев боль, он двинулся в мою сторону, не выясняя как осколки стекла оказались под его ногой. Под влиянием огромной, запредельной дозы алкоголя, мой приятель, не случайным образом, а с каким-то озверевшим остервенением, нанес мне удар, со злости, я просто оказался ближе. Не толчок, не пощечину – удар. Кулак, тяжелый и неожиданный, пришелся в пах. И тогда все перевернулось… Мир накренился набок, как наша пьяная избушка.
Меня захлестнула сначала волна чистой, неразбавленной злости. Будто сама кровь в моих жилах, спокойная и темная секунду назад, превратилась в раскаленную сталь, и потребовала выхода. Голос ее был низким, громким, зовущим. Он пел неведомую, первобытную песнь, мелодию разрушения и власти, которую я не мог игнорировать. Ее голос был подобен заунывному вою ночного ветра, что пробирается сквозь щели, проникает в самые темные, заброшенные уголки сознания, срывая покровы иллюзий, приличий, человечности. В этом шёпоте было нечто чуждое, древнее, бесконечно старое, как песни сирен, затерянные в трещинах времени, как зов далеких предков, пивших кровь врагов из черепов. Я не стану подробно описывать саму ситуацию – она меркнет, тускнеет, как дешевая фотография на солнце, перед бурей чувств, которые обрушились на меня в тот миг. Это был ураган, сметающий все на своем пути, выкорчевывающий с корнем все, что было посажено культурой и воспитанием.
Сначала это была ярость. Горячая, слепая, всепоглощающая. Как пламя, пожирающее сухую траву, она охватила мои мыслительные процессы, выжигая доброту, смирение, жалость. Оставляя лишь горький, едкий пепел от моей прежней, такой хрупкой морали. Она пылала в груди, раскаляя докрасна, превращая сердце в кузнечный горн. Затем, почти сразу, следом за яростью, пришло другое чувство – бессилие. Я не мог сопротивляться ей. Не хотел. Моя злость, как древний зверь, дремавший в глубинах тысячелетий, пробудилась из векового сна голодной и свирепой. И в ее когтистых, не знающих пощады лапах оказался мой приятель. Он перестал быть другом. Он стал добычей. Мишенью. Способом утолить этот неведомый голод.
Удары сыпались, как град из свинцовых туч. Каждый из них был словно молния, рассекающая небо моей прежней жизни, оставляя после себя только огонь и разрушение. Я не соизмерял силу, не видел лица, только мишень – тело, которое нужно было подчинить. Кровь брызнула, пачкая мою футболку и руки. Я чувствовал ее металлический привкус на губах. Чем дольше длилось это, тем сильнее меня охватывало странное, почти пьянящее чувство. Это был не сахар и не мед – это был чистый, неразбавленный эндорфин, вливающийся напрямую в мои вены, как запретный эликсир, пробуждавший дремавшие в глубине инстинкты и темные желания. В тот момент, сквозь пелену ярости, мне показалось, что на меня смотрит чей-то невидимый взгляд. Множество взглядов. Далеких, равнодушных, как звезды, но невероятно внимательных. Стены реальности дрогнули, как декорации, и дали трещину. Я чувствовал себя странно, будто нечто безымянное, живущее во тьме, наблюдает за мной, за этим актом насилия, и испытывает неведомое, жуткое ликование. Мои невидимые зрители льстили мне своим вниманием, своим одобрением, и я находил в этом еще больше наслаждения, словно гладиатор на арене.