И когда мой противник, сломленный, рухнул на колени посреди скрипучих половиц, я понял что-то фундаментальное. Это лишь начало. Я хотел снова и снова ощущать этот металлический привкус, этот дикий всплеск адреналина, заставляющий сердце колотиться, эту власть над человеческим бессилием. Власть, пусть и иллюзорную в тот момент, но такую сладкую.
Я уже не смог искренне извиниться перед ним. Слова застряли комом в горле, фальшивые и пустые. Я только стоял и смотрел. Я стоял, тяжело дыша, слушая не всхлипы поверженного, а ликование той самой воображаемой толпы невидимых зрителей.
В окружающих меня взглядах друзей, замерших в оцепенении, я не получил ни упреков, ни осуждения, ни даже страха. Напротив, сквозь дымку адреналина и остатков ярости, я уловил в их глазах то, чего раньше никогда не замечал: уважение. Грубое, первобытное, но настоящее. Смешанное с возбуждением, с азартом наблюдателей этого «спектакля». На короткое, но ослепительно яркое время я стал для них не просто человеком, товарищем по выпивке – я стал символом необузданной силы и животной власти. Они осторожно окружили моего оппонента, начали умывать его лицо тряпкой, смоченной в ведре с водой, которое с грохотом нашли где-то в кладовке, приговаривали что-то успокаивающее, но при этом не сдерживая одобрительных, понимающих улыбок, украдкой посматривая в мою сторону. Мой соперник, как выяснилось, не был близким другом никому из присутствующих. Он был чужим среди своих: частенько едко шутил, его раздражающий, громкий смех резал слух, его замечания бывали обидны. Поэтому остальные собравшиеся в тесной, прокуренной комнатке, беспокоились о нем без фанатизма, скорее по обязанности, чем от души.
Спустя минуту, после громкого падения сдавшегося тела и грохота, раздавшегося от не слишком крепких половых досок, в помещение ввалились все, кто мог услышать шум драки. Среди вновь прибывших была молодая девушка – Анастасия. Длинные волосы цвета спелой пшеницы, почти золотистые, обрамляли лицо с выразительными, огромными глазами цвета темного меда и не менее выразительными губами – полными, чувственными, по изгибу которых я, кажется, научился читать мысли и чувства с первого взгляда.
Единственная девушка среди небольшой толпы таких же молодых парней, до этого всегда казавшаяся мне холодной, отстраненной, недоступной, будто высеченной из мрамора, вдруг преобразилась. Она покраснела, не от стыда, а от какого-то внутреннего жара. И ее глаза… ее глаза загорелись. Загорелись тем странным, нездешним огнем, что напомнил мне пламя костра, увиденного недавно на границе сна и яви – пламя, зовущее и опасное. По ее губам, слегка приоткрытым, по едва заметной дрожи в уголках, можно было безошибочно прочесть растерянность, смешанную с чистым животным возбуждением от демонстрации доминирования.