Пауза. Беи переглядываются.
– Но нам нужна казна, бейим, – осторожно напоминает Акче Коджа. – Воинам нужен хлеб, городу – жизнь.
– Мы установим vergi (верги – налог), – утверждённо говорит Осман. – Но это будет справедливый налог. В десять раз легче, чем тот, что душил их при Константине. А для иноверцев – пусть будет cizye (джизье – подушный налог), как гласит шариат.
Но за этот налог я гарантирую: их can (джан – жизнь), mal (мал – имущество) и iman (иман – вера) под полной защитой. Никто не посмеет насильно вести их в ислам, никто не коснётся их kilise (килисэ – церкви).
– А кто будет решать споры? – хмуро спрашивает Тургут.
– Я назначу кади (кади – судья), – уверенно отвечает Осман. – Учёного, богобоязненного человека. Суд его будет открыт каждому; пусть все увидят: наша сила не в kılıç (кылыч – меч), а в adalet (адалет – справедливость). Это и будет первый закон нашего народа.
В зале тихо. Беи смотрят на своего вождя, и на их лицах – изумление и, может быть, гордость. Только что их Осман – не просто полководец, а настоящий султан: человек закона, строитель судьбы. Он уже думает не о новой битве – о будущем. О детях и внуках этого города. О том государстве, которому только-только открыт путь.
Шепот из тени и новая угроза
Вроде бы всё шло к миру. Город выдыхал и пробуждался: люди медленно, словно боясь разбудить свои страхи, выходили из домов – и встречали новую власть с удивлением, а кто-то уже с надеждой. Доносились детские голоса, где-то смеялись женщины на пороге лавки… Было похоже на настоящее huzur (хузур – спокойствие).
Но Осман не позволял себе расслабиться. Он знал: вот так – тихо, приглушённо, на самом излёте войны – приходит настоящая беда. Потому что тишина часто бывает обманчивой – особенно, когда враг затаился.
Филарет исчез в тени. Его мести следовало ждать там, где никто не увидит – и никто не успеет предупредить…
На седьмой день после захвата Биледжика к Осману прокрался гонец издалека, от самого Köse Mihal (Кёсе Михал – союзник и бывший враг). Он явился будто ниоткуда – с поздравлением, бочонком роскошного вина и улыбкой на устах. Но настоящий подарок скрывался глубже: письмо было спрятано в двойном дне деревянного бочонка. Ни один чужой глаз его бы не заметил.
Вечером, в пустом покое, Осман развернул письмо – и по мере чтения тень ложилась на его лицо.