Когда пришёл Джош, она встретила его с улыбкой. Чрезмерной. Натянутой.
– Как день, зайка?
– Хорошо. Нам рисовали череп в музее, потом кормили хот-догами.
– Череп?
– Ну, не настоящий. Макет. Я его потрогал. Там было мягко. Как резина.
Мэри кивнула, снова и снова, как будто подтверждая что-то сама себе. Потом села на табурет, устала выдохнув.
– Мам, у тебя на руке кровь.
Она отдёрнула руку. Ремешок-тряпка промок насквозь.
– Ой, это я укололась. Случайно.
– Так много?
– Ну, нож острый был.
Он кивнул, но не убеждённо. Посмотрел на неё немного дольше, чем обычно.
Эмили пришла позже, с книгами, наушниками и раздражением.
– Папа уже дома?
– Нет, – ответила Мэри.
– Ты в порядке?
– Всё отлично. Почему спрашиваешь?
– Просто вид у тебя… странный.
– Это свет.
– Ага.
Эмили ушла в свою комнату. И Мэри снова осталась одна.
До самого вечера она не приближалась к раковине. Не открывала шкаф. Не подходила к окну.
Но в голове её звучало: «Мэээри…»
Как будто голос всё ещё искал вход.
Эмили не сразу поняла, что что-то изменилось. Такие вещи не случаются в один день – они накапливаются. Как пыль под диваном. Как раздражение, которое сначала мелочь, а потом – ком в горле. Только в отличие от пыли, это невозможно вытереть.
Обычно дом дышал. Он жил своей жизнью – дети, хлопанье дверей, телевизор, запах еды, цоканье мамы на каблуках, ворчание папы по утрам. Всё это складывалось в фон: знакомый, домашний, тёплый.
Теперь дом был тихий. Слишком. Не уютно-тихий, а… выжидающий.
Как будто стены прислушиваются.
Она заметила первым делом, что мама перестала петь. Мэри всегда пела, когда что-то делала. Иногда вполголоса, иногда полным голосом, фальшиво, но с удовольствием. Особенно на кухне.
А теперь – тишина. Мама мыла посуду, мешала кашу, резала яблоки – без единого звука. Как будто кто-то внутри дал команду: «Молчи».
Эмили застала её несколько раз стоящей у окна. Просто стоящей. Без движения. Смотрящей куда-то в глубину двора, где ничего не происходило.
– Мам?
– Ммм?
– Всё нормально?
– Конечно. Почему ты спрашиваешь?
– Просто…
– Просто я думаю. Я имею право думать?
Голос был ровный, но в нём чувствовалась резкость, которой раньше не было. Эмили промолчала.
Отец тоже стал другим.
Том никогда не был болтливым, но всегда находил, что сказать. Особенно ей – «Как дела в колледже?», «Ты выспалась?», «Тебе дать денег на проезд?» Он был суховат, но всегда включён. Сейчас – отключён.