Муна бросилась за ним, совсем забыв, что едва переоделась.
- Не ходи, Арэнк, - кричала она, пытаясь пересилить вой бури, но
порыв водяного ветра отбросил её назад и вжал в стену хижины.
- Арэнк! - вопила Муна, чуть не плача, присоединяясь к мужским
голосам, которые призывали лесоруба одуматься, но тот не ответил.
Тогда она развернулась и бросилась на Аламеду: - Что ты стоишь?
Останови его, он погибнет!
- Я? - опешила Аламеда.
- Да ты! - огрызнулась Муна. - Тебя он послушает!
- Арэнк! - высунувшись из хижины, крикнула Аламеда. Он наконец
обернулся. - Не ходи, судно либо уцелеет, либо его уже разнесло в
щепки, ты ничего не сможешь изменить.
- Она права, Арэнк, - кричали мужчины, укрываясь от воды и ветра
за полураскрытыми дверями, - не ходи, себе дороже!
Но, Арэнк только упрямо мотнул головой и пошёл напролом через
стихию.
Нита насилу завела сестру в хижину. Та билась в слезах и рвалась
наружу, чтобы остановить Арэнка.
- Он погибнет! Погибнет, понимаешь! - повторяла она. - Большая
Вода унесёт его!
- Если ненастье сломит такого крепкого мужчину, то тебя и
подавно, - процедила Нита, загораживая собой дверь. - Ты ничем ему
не поможешь. Будем надеяться, что Арэнк вернётся. Он сильный, он
выстоит… Только вот судно вряд ли спасти…
Аламеда смотрела со скованным сердцем на слёзы Муны, на её горе.
О Духи, она же любит его, отчаянно любит. Готова отдать себя на
растерзание стихии, лишь бы спасти Арэнка. «А я? Что я чувствую?»-
спрашивала Аламеда и не находила ответа. С потерей Роутэга ничто
теперь не могло ранить её разбитое сердце сильнее, чем в тот
злополучный день...
Буря неистовствовала всю ночь и только к рассвету начала
униматься. Люди выходили из своих укрытий, в растерянности взирая
на остатки пиршества ошалелой стихии. На месте двух из десяти хижин
не набралось бы и горстки щепок — лишь жалкие обломки глиняных стен
торчали из земли, словно разбитые зубы. Остальные жилища заметно
покосились, где-то недоставало крыши. Почва покрылась обрывками
человеческих трудов, обломками надежд их маленьких жизней. Посреди
разорённого ненастьем поселения неподвижно сидел на срубленном пне
старый Яс. Его тяжёлый взгляд выражал всю полуторавековую
усталость, что давила ему на плечи.
Арэнк так и не возвращался. С самым нехорошим предчувствием люди
потянулись, через осунувшийся и ободранный лес, к спуску. Только
старейшина так и остался там, где был.