— А до того тихо было?
— Тихо. Тварь молчала, токмо когтями
скребла, то негромко.
— А дети? — не унимался Вириен. — Их
на части рвут, а они молчат?
— Я в ентом вашем сыскном деле,
господин хороший, не разбираюсь, да токмо знаю твёрдо: тихо было.
Все молчали, покудова Анта вопить не стала. А тогда кинулись — а
там поляна ента, значить, вся кровякой залита, и дочка моя, дурёха,
мечется, детей у чудищи отнять пытается. Ну, мы тожа отнимать
кинулись, да токмо не вышло ничего у нас, значить. Покудова всех
чудища не порвала, не унялась. А потом ушла, будто бы нас и не
было. Сын мой, тоже дурак дураком, пытался её вилами тыкать, да она
лапой отмахнулась этак досадливо, будто от мошкары, да пошла.
Вилы-то, вы не подумайте, не наши, мы ничего плохого не ждали, как
за Антой шли. Грузковского пацанёнка вилы, там какие постарше,
прихватили всякого.
— Какая она? — тихо спросила
Избранная.
— Здоровая, что пять медведей, али
шесть! Лапы у ней как птичьи, а ступает так по-особому, вроде как
вперёд наклоняючись. Будто бы пятка у ней впереди и на неё
опираться надо. Морда как медвежья, да с зубами здоровыми. И хвост
такой, ну, коротенький да толстый, что дубина. Она им этак двинуть
умеет, что улетишь. И она как к человеку подскочит, так на задние
лапы привстанет, а передними на части рвёт. Не жрёт, просто рвёт и
бросает. Страшная — жуть.
Вириен кивнул.
— Что было дальше? Когда вы не смогли
никого спасти и Тварь ушла?
— Ну, дурёха моя рыдать принялась, мы
уняли как смогли да домой пошли. Тут я тамошним, грузковским, и
сказал, чтобы домой не ехали, что нету там живых никого. Слух по
деревне быстро пошёл, сами ж знаете, как оно... Ну, мы, значить, у
себя были, кровь с одёжи отстирывали, Анту опять же унимали. Она
чуть что, в слёзы опять ударялась. По Вдовишному голосение пошло,
всё ж таки много родни у наших в Малых Грузках осталось. Тогда они
и явились. Не знаю, кто такие! Впервой видал их. Но одеты
по-богатому, и выговор господский у них. Сказали, что дочка моя,
видать, ведьма, что такую чудищу к соседям привела, и ждёт её за то
смерть, а нас за то, что ведьму покрывали, — каторга. И что, мол,
они-то сами не дознаватели какие, им оно вроде как неважно, да чтоб
я берёгся, коли у меня в дому такая нечисть живёт, значить. Я не
знал, что и ответить-то им на такое, вроде и не погонишь,
вельможные же, а ведь ежли такое по деревне говорить начнут, то и
впрямь не отвертимся. Много кто призадумается, как так вышло, что
мы там были, а нам ничего и не было. А ну как поверят, что это мы
её приманили, чудищу-то? А тут как раз и вы с дознанием ентим
своим... Я и испужался.