Сыскари, с которыми она познакомилась
здесь, казались ей людьми разумными, знающими своё дело. Один из
них, рыжий, всё порывался не то говорить с ней, не то флиртовать,
но она понимала, что он делает это скорее по привычке: входить в
доверие следует ко всем вокруг. Или, может, полагает себя обязанным
её развлекать. Натали не знала, как объяснить ему, не обидев, что
флирт её не развлекает, она слишком провинциальна для такого.
Девица-сыскарка её сторонилась, и хоть Натали и было интересно
узнать отчего, навязываться она не спешила.
С третьим было сложно. Он вроде и
попадался всё время Натали на глаза, и говорили они, да только что
образ его, что имя выветривались из её памяти мгновенно. Для
сыскаря это, наверное, полезное умение, а вот Натали чувствовала
себя неловко. Не станешь ведь по три раза на дню спрашивать
человека: «Простите, сударь, а как вас величать?». Имена других она
помнила: рыжий был Гленнар, девица — Таника. Гленнар настаивал,
чтобы она звала его по имени, с Таникой они не говорили, а
третий... Ну, пока он оставался Третьим. Что ж поделаешь-то.
По Вдовишному ползли слухи. Говорили,
что в Малые Грузки приедут какие-то специальные люди, заберут трупы
и отдадут некромантам, чтобы их оживили да расспросили. И ещё — что
Тварь непременно придёт за теми тремя, кто не доехал до родной
деревни, а потом и за теми, у кого там была родня, потому как она
должна перерезать всех грузковских. И что ни в коем разе нельзя
забирать никаких вещей из домов убитых, чтобы не приманить
чудищу.
Хуже всего было то, что со слухами
этими приходили к Натали. Она ведь Избранная, стало быть, знает,
как оно взаправду, так пусть скажет! А что она могла сказать? Так
успокоишь людей, что им ничего не грозит, а окажется по-иному.
Вспомнился папенька, как они сидели вечером у огня, за окном
завывал ветер, и на душе было тревожно от новостей, пришедших из
Петербурга. Год почитай только начался, а слово «революция» уже
прокатилось по стране, страшное, колючее. Натали пыталась понять,
что же происходит, отчего да что им-то делать теперь, а папенька
твердил, что нельзя успокаивать людей неправдой.
— Ты представь, — говорил он, — вот
деревня, в деревне пожар, люди к тебе бегут, воды просят да
подмоги, а ты им: ой, не бойтеся, ничего не станется, оно погорит,
да само и затухнет. Что будет?