– Мой дядя, Рейнард Бенц, – хладнокровно откликнулся
капитан, – обучая меня фехтованию, говаривал: «Запомни, племяш:
одновременно тебя могут атаковать лишь четверо, а остальные
крутятся вокруг и мешают этим четверым».
– А четверых, вам, сударь, неужели мало?! – возмутился
старик.
– А четверо – это самое оно, – убежденно ответил достойный
племянник Рейнарда Бенца.
Воспоминания о дядюшке навели его на мысль о другом
Рейнарде.
– Юнга! Где юнга? Рейни, поди сюда! Где наши покрытые
славой боевые палки? Учиться будем или нет?
Какое там «нет»! Юнга уже стоял перед ним, держал в руках две
длинные палки (пусть и не покрытые славой, но вполне боевые) и
глядел на капитана влюбленными глазами. Как бы ни был Бенц занят
своими таинственными делами, перед сном он выкраивал время, чтобы
позаниматься с мальчишкой фехтованием.
– Не стой на месте, колода! Двигайся! Остановился – ты
покойник! Не пялься на мои руки! В лицо гляди, в лицо, тогда всего
противника будешь видеть – и руки, и ноги... Опять встал?!
– Сударь, оставили б вы Олуха в покое, – посмела заметить
капитану дерзкая пастушка. – Он и так умаялся, как каторжник в
руднике. Весь день прачкам воду таскал.
– Мара, не лезь в наши с ним дела. Шпага – это не твой
складной ножичек...
– У меня не ножичек, у меня наваха!
– Вот я и говорю: не твой складной ножичек! И хорошо, что
умаялся! Меня дядя нарочно заставлял и воду таскать, и дрова
колоть. Новичок обычно зажат, плечи и руки словно каменные. А
устанут руки, так зажиматься перестанут... Рейни, куда повернулся?!
Всегда помни, что противник может быть и за спиной. Перед глазами
одно чучело маячит, а сзади, может, другое подбирается! Вон стена
сарая – к ней постарайся спиной встать, она уж точно на тебя не
набросится! А ты, Мара, чем людям под руку бубнить, ужин
собери!
Мара ворчала, но невольно любовалась украдкой легкими движениями
капитана. Если обычно Дик Бенц смахивал на востроносую птаху,
веселую и любопытную, то с оружием в руках – даже с палкой! – он
если и походил на птицу, то на опасную, способную заклевать
противника.
А юнга заметно изменился с того дня, как получил имя. Чужому
человеку он и сейчас показался бы забитым недоумком, но леташи
удивлялись: ай да Олух! И держится прямее, и не шарахается от
каждого резкого движения, и даже иногда в глаза глядит. Набрался
смелости бегать по соседям и спрашивать: не надо ли воды натаскать
или дров нарубить? И каждую заработанную полушку гордо несет в
«корабельную казну».