Отчего беда-то стряслась? Ведь леташи больше погибели своих душ
боятся огня на борту. На летучих судах нет даже камбуза. Небоходы
знают, что может натворить искра, угодившая в смесь водорода и
кислорода. Вон как рванул гремучий газ, скопившийся меж палуб
«Облачного коня»!
Неужели вахтенные посмели раскурить на борту трубки?
В это не верил никто из тех, кто столпился в порту. Из уст в
уста (шепотом, только шепотом, ни разу вслух!) летело: «Эдон
Манвел!.. Больше некому... Капитан Джанстен не захотел, чтобы
«Облачный конь» вошел в эскадрилью эдона Манвела – и теперь
«Облачный конь» горит...»
Но эти перешептывания были невесомы, как пена на гребнях волн,
потому что эдон Манвел ду Венчуэрра был не из тех людей, о ком
безопасно болтать...
Там, где пристань дразнит море языком волнолома, молодая
черноволосая женщина отчаянно рыдала на груди высокого рябого
леташа. Она голосила что-то неразборчиво, выла, била мужчину
кулаками по широкой груди. А он придерживал ее за плечи и бормотал
непослушными губами:
– Погоди, Мара... Успокойся, Мара...
Но глядел мимо женщины – туда, на пляски огненных демонов над
кораблем.
Мужчина в черно-синей рубахе моряка обернулся к знакомому
леташу:
– По кому баба убивается? Разве на борту люди были?
– Она – пастушка, – мрачно ответил леташ.
– А-а, – понимающе кивнул моряк и, сняв с пояса флягу,
протянул женщине. – Глотни, авось полегчает!
Хотя он был моряком и доверялся только волнам и ветру, но все же
знал: пастушка сейчас чувствовала боль и отчаяние четырех
погибающих тварей. Вместе с ними заживо горела.
Женщина взяла флягу, глянула на нее непонимающе. Затем взгляд
пастушки прояснился, она жадно припала к горлышку, сделала
несколько больших глотков и, оглушенная крепчайшим «зубодером»,
вновь припала к плечу своего рябого спутника – уже молча...
А на волноломе сидел невысокий, щуплый старик. Обхватив руками
седую голову, до крови закусив губу, он мучительно, безнадежно
раскачивался из стороны в сторону, словно заклиная боль. Он был
погонщиком обреченных лескатов – и страдал так же, как и
пастушка...
Гибель судна завершилась на рассвете. «Облачный конь» повалился
на левый борт и осел, как сугроб весной. До пристани донеслось
шипение: вода заливала огонь. И клубы пара закрыли от людских глаз
агонию уходящего на дно корабля.