Некоторое время он сидел молча, зажмурившись, и отдувался. Потом
сказал, не открывая глаз: — А время идёт, и всё кажется, что
уходишь от настоящей прекрасной жизни, уходишь всё дальше и дальше,
в какую-то пропасть...
— Ва-си-лий! — позвал консул. — Очнитесь, ваше сиятельство.
— Простите, ваше превосходительство. Это не я с ума сошел, это
Чехов меня потихоньку доводит. Мы репетируем. У Ирины скоро первый
спектакль в учебном театре ГИТИС, Оля с Машей взялись помогать... Я
послушал, как мои младшие подают ей реплики, и решил — нет, уж
лучше сам. Она тоже, глупышка, пытается играть, но ведь ни черта не
понимает, не чувствует! А мне «Три сестры» как ножом по сердцу. Я
сам такой был. Родился в деревне, где ничего не происходило, учился
в этом городе, где ничего не происходит, и задыхался тут, и сбежал
в Москву, и тем спас свою душу, истинно вам говорю... Нашел
мужество вернуться только когда дома началось какое-то движение. И
то, если по правде, меня очень попросили — ну, вы знаете... Вы
сказали верно, Сергей Георгиевич, я огребу за свои дурачества
больше других. Но я не могу без этого, мне душно здесь! Город наш
существует уже двести лет, в нем пятьсот тысяч жителей, и ни
одного, который не был бы похож на других, ни одного подвижника, ни
в прошлом, ни в настоящем...
— А как же твой приятель Бука?
— ...ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски
заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное
желание подражать ему! — гнул свое Вася. — Только едят, пьют, спят,
потом умирают, родятся другие, и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не
отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой,
картами, сутяжничеством...
— Было! — рявкнул Тёмкин, но вовсе не гневно, а даже с некоторым
восторгом. — Было, негодяй! Поймал меня! Я же тебе поверил! Ну как
не стыдно, а?! Клоун!
— ...и неотразимо пошлое влияние гнетет детей, и искра божия
гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на
друга мертвецами, как их отцы и матери! Что не так, Сергей
Георгиевич? Чему тут можно не поверить? Оглянитесь — все правда!
Самая прогрессивная Африка двадцать первого века, это самая
задрипанная Россия девятнадцатого!
— Для некоторых и девятнадцатый — недостижимый идеал, — Тёмкин
махнул рукой куда-то на северо-восток.