В
поселении жизнь словно замерла. Не так представляли себе появление
первенца у кузнеца дерхазы. Любопытные женщины дежурили у ворот
кузнецова подворья, но никто не выходил. Жрец оставался в доме, а
сама Халигат после родов до дрожи боялась оставить
ребенка.
Лишь
на третий день осунувшийся старец выглянул из дверей, окликнул
дерхазок и велел позвать Старшего поселения.
Дорван переделал всю работу, что неизбежно
копится у кузнеца. Голода он не чувствовал, лишь обида и ярость
переполняли его. Перетруженные мышцы горели, молот казался
неподъёмным. Тем яростнее он обрушивал удары на раскаленную
заготовку.
В
кузне стало темнее.
Дорван в последний раз стукнул в будущий
плуг, окунул поковку в тарновое масло и оглянулся через плечо. В
дверях стоял Гурдах Хазгаз, глава рода.
—
Чего тебе? — мрачно поинтересовался кузнец.
—
Жрец зовет.
— Он
мне не указ. — мужчина засунул заготовку в горн и заработал
мехами.
Старец приблизился, коснулся плеча
Дорвана.
—
Иди. Жрец будет вопрошать богов, чей ребенок.
Дорван дернул плечем, сбрасывая
руку:
—
Что не мой, сам вижу.
—
Иди. Или собирай вещи и уходи.
Старший Хазгаз развернулся и ушел. Пусть
потеря кузнеца тяжко скажется на роде. Но зачем в роду самодурные
упрямцы, к тому же, пришлые? Не явится кузнец к жрецу — пусть
собирает своё добро и ищет другой род себе! Старик тяжело
вздохнул.
Оставшись один, кузнец словно сдулся. Плечи
его поникли, голова опустилась. Дорван любил жену. Тем горше было
осознавать, что любимая, которой он доверял больше, чем себе,
принесла в подоле чужого ребенка. Она ж травница! Целыми днями, а
порой и ночами пропадала в степях. А он-то волновался, кабы не
обидел кто пришлый! А она...
Дорван замычал, стукнул кулаком по
наковальне. Светлокожий рыжий ребенок просто не мог быть его сыном!
Как это пережить? В самом деле, уйти? Руки есть, голова на
плечах... Не пропадет, чай.
И
все же, мужчина обтер руки уже не первой свежести тряпицей, скинул
кожаный фартук и поплелся к дому. Где жрец будет «вопрошать богов».
Ответят они, как же!
Возле дома собрался весь род. Толпа гудела,
словно рой нотаров[10]. Перед домом, у
вынесенного наружу обеденного стола, в молитвенном экстазе застыл
жрец. Переливчатое сияние окружало его. Поселяне почтительно
держались в десяти шагах, образуя почти правильный круг. Рядом со
жрецом, закутавшись в тонкую накидку по самые брови, баюкала
плачущего младенца Халигат. Дорван скрипнул зубами и хотел уйти. Но
его увидели. Дерхазы расступились, давая проход. А ноги сами,
против воли, понесли кузнеца к столу.