Рыжий, как корень
камрала[12], мальчишка навсегда остался
чужим и среди сверстников. Дети жестоки, словно маленькие хищники.
Стаями они нападают на тех, кто выделяется. Первые обороты Саркмуша
частенько поколачивали. Когда это произошло в первый раз и он в
слезах прибежал домой, отец лишь сдвинул брови:
—
Если ты думаешь, что я буду ловить твоих обидчиков и учить
уму-разуму, забудь. Если ты мой сын — постоишь за себя сам. Ну а
если плакса и жалкий иглохвост[13], то
тебя все так и будут пинать. За иглохвоста я вступаться тем более
не собираюсь, его место на мусорной куче. Ну, кто ты?
—
Сын… — прохныкал мальчик, размазывая слезы.
— Не
слышу!
— Я
— твой сын! — выкрикнул Саркмуш и выбежал на улицу. Мать проводила
его встревоженным взглядом.
С
тех пор рыжий ни разу не плакал, даже когда его колотили мальчишки
скопом. Молча, стиснув зубы, дрался, порой очень жестоко. Тогда
разгневанные родители шли к Дорвану. А тот, невозмутимо
рассматривая очередную заготовку, лишь пожимал плечами: «Сами
напросились. Мой пацан первым никого не трогает, а ваши, как стая
тарпесов, норовят толпой загнать и порвать. Или разъясните своим
детям, как себя вести, или не мешайте им самим разбираться. Вам
что-нибудь починить ннужно? Нет? Тогда не мешайте мне!»
Саркмушу было два оборота, когда окончательно
помирились Дорван и Халигат. Венцом их примирения стала дочь
Тагият. Больше детей у них не было.
Мальчик вовсю пользовался тем, что отец не
учил его секретам кузнечного дела. Ну какой интерес мальчишке
присутствовать в кузне, под обжигающим дыханием горна, качать меха,
да калить заготовки? Силенок поднять кувалду нет, а так,
подай-убери... скучно, душно, ни побегать, ни поохотиться на
нератов, некрупных степных птиц, которые словно забыли, что у них
есть крылья, все старались убежать от поселковых
мальчишек.
Впрочем, с мальчишками у него тоже не
ладилось. Чем дальше, тем больше не любили его подрастающие
дерхазы. За рост, за крепкое сложение, за более светлую кожу,
которую даже знойное степное светило красило не так дотемна, как у
остальных. Но более всего, не любили за огненные волосы. Так что
Саркмушу большую часть своей жизни приходилось драться.
Иногда было очень тяжело. Не помогала ни
ярость, ни слова отца. В такие четки рыжий садился прямо в пыль и
молча, неподвижно глядел на землю. Как-то раз даже зачерствевшее
сердце Дорвана дрогнуло. Он подошел к бессильно поникшему ребенку,
сел рядом и, словно в пространство произнес: «Тебя боги отметили —
оправдывай! Должен быть сильнее, быстрее, больнее остальных. Когда
это кончится, знают только боги. Но сломаться тебе
нельзя».