Услышавший такое
сопение носорог, пожалуй, пустился бы бежать без оглядки.
-- Сам знаешь,--
сообщил он, глядя в сторону и стараясь не дышать на аскета,-- норов
у тебя еще тот... Собачий норов, не сочти за грубость. Раз на раз
не приходится. Что ж мне, так и заявлять: дескать, Рама-Здоровяк по
прозвищу Сохач желает здравствовать Раме-с-Топором? А тут как раз
тебя пчела в задницу укусила, ты меня возьмешь и проклянешь сгоряча
-- мотайся потом крысиным хвостом лет эдак двести! Нет уж, лучше мы
по старинке, как положено...
-- Ну и дурак,--
слышать такое от аскета, лишенного страстей, было по меньшей мере
странно.-- Сказал бы то же самое, но вежливенько, на благородном
языке дваждырожденных, или хотя бы на языке горожан и торговцев, а
не на этом жутком наречии пишачей-трупоедов, которым только спьяну
чепуху молоть! Вот и вышло бы: Баларама Халаюдха, владыка ядавов,
приветствует Парашураму, тишайшего отшельника, сына Пламенного
Джамада! Как звучит, тезка! Хоть в Веды вставляй, для примера
юношам! Учить мне тебя, что ли?
-- Тишайшего,-- со
значением хмыкнул Баларама, довольный таким поворотом разговора. Во
всяком случае, проклинать его аскет явно не собирался.-- Меня, что
ли, именуют Истребителем Кшатры? Я, что ли, гулял в Пятиозерье со
своим топориком, да так гулял, что в каждом озере кровь вместо воды
потекла? Я что ли, своих предков этой самой кровушкой вместо святых
возлияний поил?! Лес вокруг тебя -- он и впрямь тишайший...
-- Был. Пока ты через
него не поперся,-- закончил аскет, любовно поглаживая лезвие
секиры.-- Лучше ты мне вот что скажи, Здоровяк, раз явился... Ты
единственный, кто устранился от этого побоища, которое они гордо
именуют Великой Битвой?
Баларама подошел
поближе и уселся прямо на траву, скрестив ноги. Теперь стало видно,
что он отнюдь не так пьян, как хотел казаться, и что Рама-Здоровяк
по прозвищу Сохач, что называется, с младых ногтей привык
управляться со своей непомерной силой. Садился тихо, бесшумно,
словно не он только что ломился сквозь чащу бешеным вепрем; мощные
руки, напоминающие два слоновьих хобота, скрестил на груди, боясь
задеть невзначай что-либо -- видать, не раз задевал, и последствия
были Балараме хорошо известны.