— Марина, — говорю медленно, тщательно подбирая каждое слово. —
Лизочка не плачет. Она больше никогда не будет плакать, потому что
теперь она в лучшем месте. Там никто не плачет.
Марина качает головой:
— Я на самом деле слышу. Уже который день. Я пыталась
игнорировать, честно, потому что голоса уходят, если на них не
обращать внимания. Но не Лизочкин. Она меня не оставит.
— Я ничего не слышу. Тут никто не плачет.
— Ты должен услышать! Это же раздается отовсюду, это под
кроватью, в ванной, в стенах. Надо, чтобы ты услышал, так будет
понятно, что я не ненормальная.
Она глядит выжидающе, а я гляжу в ответ, мысленно моля, чтобы
все просто прекратилось. Хочется домой, в свою кровать, чтобы
уткнуться в свою подушку и не просыпаться, когда кому-то почудится
что-то непонятное.
Марина выпутывается из одеяла, бормоча:
— Я так надеялась, что ты тоже услышишь. Это значило бы, что со
мной все в порядке. Я так устала. Так устала, ты себе не
представляешь. Каждую ночь, иногда даже днем, Лизочка… Она… Только
не говори маме, что я слышу, хорошо?
— Хорошо, — отвечаю заторможенно.
Марина мрачно усмехается:
— Лизочка никогда меня не простит. А я ведь правда любила ее. Вы
не верили, знаю, но я правда любила. Я забрала ее с собой, потому
что хотела показать, что раз из меня не получилась хорошая дочь, то
получится хорошая мать. Я не хотела, чтобы все так кончилось. Мне
больнее, чем всем вам.
— Никто не спорит.
— Ты не понимаешь, — она мотает головой. — Забудь просто, ладно?
Спи. Извини, что разбудила.
Смерив ее подозрительным взглядом, я укладываюсь. Кажется, будто
теперь никогда в жизни не получится заснуть, но сон возвращается,
едва голова касается подушки.
Не знаю, сколько проходит, когда я снова просыпаюсь, на этот раз
от неясных шорохов. В комнате все блекло-серое, бесцветное — это за
окном светает. Лежа с приоткрытыми глазами, я наблюдаю, как Марина
ползает на четвереньках по полу, заглядывая под кровать, под стол,
под холодильник. Спутанные волосы подметают линолеум, дыхание
частое и хриплое, движения нервные и ломаные. Не замечая, что я
проснулся, она выпрямляется в полный рост, чтобы заглянуть в
посудный шкафчик, а потом крадется в ванную, и оттуда раздается
звук передвигаемых тюбиков с шампунями.
Это нельзя так оставлять. Я бы рассказал маме, но не хочу снова
ввязывать ее в нервотрепку. Одному Богу известно, сколько таблеток
и флакончиков успокоительного она выпила, пока Марина была на
лечении. Нет, тут надо действовать как-то иначе.