Проход в две
ноги. Контрприем: быстрее соображать, тормоз.
Ну, молодец, Мана.
Ее твердый кулак вдавился мне в щеку,
в губы. Ее железные бедра сдавили мои ребра. Ее звонкий голос
ударил по барабанным перепонкам:
– И меня, меня ты тоже хочешь
забыть?
Я никак не мог ответить, разве что
поцеловать ее кулак.
– Мы же будем заботиться друг о друге
и там, на Земле?
Нет, мне не нужна еще одна сестра.
Даже не проси. Я не хочу подвести еще кого-то так же, как Лену.
Только не снова.
Но этого я не сказал. Я сказал: -
М-м-м-м-м.
– Скажи же что-нибудь!
М-м-м-м-м.
Она убрала кулак с моих губ.
Ее темное лицо близко нависало над
моим, но Мана наклонилась еще ближе. Лысые деревья и пасущиеся
бронекрылы спрятались за гордым тонким носом, за почти черными
глазами под черными изогнутыми бровями, за резким ртом, который
дышал мне на ресницы сухим жаром тропической Амазонии.
Мана прошептала: Скажи.
Ее длинные волосы дрожали вокруг
наших лиц, наших глаз. Я протянул руку к кудрявому черно-кофейному
завитку, но коснулся прямого черно-алого локона. Мои пальцы
вздрогнули и заскользили дальше. Там, где они проходили, перебирая
завиток за завитком, волос за волосом, волнистые пряди
выпрямлялись, а кофейный оттенок алел. Просто магия.
У самых смольных корней я
остановился, а потом погладил лицо Маны. Она не отшатнулась, только
покраснела. Под кончиками моих пальцев кожа на ее щеке посветлела,
горячий румянец превратился в холодный голубой сапфир. Скула
заострилась и пронзила сквозь пальцы мое сердце.
Мана полуприкрыла веки. Из-под
длинных ресниц на меня посмотрело непроницаемое золото с
вертикальными черными полосками.
Я отдернул руку.
С Юлей в мыслях я не могу коснуться
лица другой девушки. Неважно, к чьей щеке я прижмусь щекой, чьи
губы поцелую, в чьи глаза влюблюсь. Дурацкой «сыворотке» все это
неважно.
Не дай бог я вернусь на Землю,
вырасту, женюсь, мы заведем собаку, кошку, еще одну собаку взамен
первой сбитой мусоровозом, нарожаем детей, вырастим из них
нобелевских лауреатов и президентов госкорпораций, состаримся, и
вот на склоне лет с женой встречаем рассвет, покачиваясь рука об
руку на креслах-качалках на скрипучих половицах дачной веранды, а я
поворачиваюсь и все так же вижу вместо лица жены бледно-голубой
сапфир с двумя золотыми пуговицами. Все так же весь горю от
нечеловеческого апатичного взгляда за толстыми стеклами очков моей
жены. И моему глухому вислому правому уху все так же слышится на
мелодичном эльфийском: «Стас расчешет волосы» вместо резкого:
«Дорогой, подай-ка мои зубы, вон там – на тумбе, в стакане».