Конец не стал досматривать, сбежал.
Ехал, как обычно, в общем вагоне низшего класса, в тот раз
битком набитом каким-то табором. Не один я пробрался туда зайцем:
билетер сбился со счета, пытаясь проверить количество детей и
подростков, мелькавших, как крольчата, и махнул рукой.
Я забился между баулов и наслаждался шумом. Понимаете в
чем дело... Когда трое-пятеро ругаются — это не шум, а
дискретность. Склока — очень точное определение данному бытовому
явлению. Клочки слов различимы, модуляции голосов можно разложить.
А когда человек сорок в одно время непрерывно
орут-шепчут-визжат-хнычут — это самое то для меня. Как водопад. Дар
блаженствует — халявная подпитка!
Блажь прошла, когда черноглазая мамаша бесчисленного
семейства — объемный визгливый сверток цветных шалей — сунула мне в
руку ржаную лепешку, как и остальным детям. Сердце екнуло: неужели
дар иссяк? А я просто уснул, не умел еще во сне защиту ставить.
Она заговорила на своем тарабарском, но видя, что не
понимаю, перешла на всеобщий:
— Ай, маладца, глаза умеешь отводить. Даже Мафиза не сразу
заметила чужака. Мафиза — это я. Ты чей?
— Свой.
— Хорошо сказал, парень. Держись нас, не пропадешь. Как
зовут?
— А никто и не зовет, — увильнул я.
Мафиза приняла меня в семью под именем Сархи, а свое
родное имя Даниэль я постарался забыть. Назвался Фредериком (так
звали моего соседа по парте в деревенской школе), а фамилию
позаимствовал с обрывка газеты — Кабона.
Два года с кочевниками слонялся.
Где только не побывал — десятки городов слились в один
сплошной вокзал-рынок-вокзал. Чему только не научился: драться в
первую очередь, профессионально воровать — во вторую, убалтывать
любого лоха — в третью.
Главное — голодать перестал и спокойно дар оттачивал.
Научить меня магии, конечно, никто не мог, но у племени ронен
(самоназвание этих кочевников) тоже особый дар был, сродни моему.
Умели они мозги так засорить, что ступор наступал, и тогда они
брали тепленьких наших сограждан и потрошили, как хотели, в
фигуральном, а иногда и физическом смысле.
И вы только представьте, о чем я дико тосковать начал? О
школе! О папе-маме и не переставал.
Из табора тоже ушел, как колобок клятый.
Вежливо раскланялся. Отпустили, но сказали, что должок за
мной, придут когда-нибудь взять. А я им — что давно должок свой за
ту лепешку и все остальные отработал, но придут за помощью — не
откажу. Мафиза гордилась мной потом, как родная мать.