Разошлись с Мариной по-тихому, без скандала. Все само как-то
сошло на спад. Она замечала, как Владимир изменил свое к ней
отношение под влиянием отца, видела, что ей не рады в этом доме,
поэтому однажды летом просто собрала вещи и сказала, что уезжает.
Останавливать ее никто не стал. Развелись по обоюдному согласию
через год, посидели после ЗАГСа в дешевой забегаловке за кофе,
обменялись новостями и больше никогда в жизни не виделись.
Все это Владимир вспоминал, пока расчищал пространство на дне
погреба, чтобы разместить тело — расставлял банки, закрутки и
консервы по углам, отодвигал в углы коробки с вездесущими книгами.
Закончив, осторожно, чтобы не ссыпаться по крутой лестнице, спустил
завернутого в простыню, точно в саван, вниз, положил на холодный
бетонный пол, как в могилу. Взглянув вниз, он скрипнул зубами,
после чего обрушил тяжелую крышку. Сверху бросил плетеный коврик —
как было.
Поднявшись на второй этаж, Владимир зашел в ванную, включил
горячую воду, разделся и залез под душ. Он скоблил мочалкой до
красноты коротко стриженую голову, руки, плечи, лицо и ноги, смывая
с себя следы отцеубийства. Розовая пена уходила в слив, медленно
становясь белой, очищаясь. Хотелось засунуть мочалку себе в глотку,
пробить небо и вычистить, вымарать из мозга воспоминания о
сегодняшней ночи. Лишь сейчас он действительно осознавал, что
совершил. Ноги подкосились, и Владимир рухнул на дно старой,
чугунной ванны и горько зарыдал. Рукой он зажимал рот, чтобы ни
Женя, ни Агния, ни Артем не слышали его.
Сколько раз он приезжал сюда, на дачу с тяжелым сердцем, ожидая
со дня на день, что это последняя поездка. Что он распрощается с
Татьяной Ильиничной, выпьет с ней чаю с коньяком для успокоения, а
после они увидятся лишь на похоронах… Он был так уверен, что готов
к этому неизбежному событию, но…
Но все случилось не как он себе представлял. Он не стоял у
смертного одра отца, не держал его за руку, не слышал последнего
напутствия… Нет, голый безумный старик явился убить его дочь, его
маленькую принцессу, и все, что оставалось сделать — перерезать
тому глотку.
В голове крутились воспоминания их прошлого — как папа водил его
по утрам рыбачить, и они подолгу сидели у воды, в этом понимающем,
теплом молчании, когда двум людям не нужны слова, чтобы проводить
время вместе. Слезы душили, в ушах пульсировало слово «предатель».
Хотелось так и остаться здесь, на дне ванной, в теплой воде, пока
кожа не сморщится, не начнется процесс мацерации, не слезет мясо с
костей, и даже тогда он себя не простит…