— Все... нормально.
Голос хриплый, совсем не женский. В
горле сухо, словно она пешком пересекла Тижийскую степь. Она
приоткрывает глаза и тут же зажмуривается — свет одинокой свечи
кажется ей слишком ярким. По щекам текут слезы.
— Все хорошо.
— Да.
Нет. Она врёт, и Лав об этом знает.
Но он деликатно молчит. Либена открывает глаза. Огонь притягивает
взгляд, огонь просит заглянуть, погадать, он возьмёт за информацию
немного, совсем немного — каплю крови, не больше, и Ли зло
взмахивает рукой, гася свечу.
— Иди. Я справлюсь.
Лав целует ее в лоб и уходит. Он
верит ей. Но... На самом деле ей хочется, чтоб он остался. Нельзя.
Это будет шаг назад. А идти надо только вперёд.
Ночь ясная, в открытое окно
заглядывают яркие звёзды, а за кронами высоких раскидистых
вишт-деревьев, что с этой стороны подступают к самому дому,
прячется луна. Либена долго смотрит на небо, прежде чем ее разум
наконец устанет настолько, что отправится в Сонные дали.
Но тьма не спит. Никогда не
спит.
***
На улице опять шел дождь. Генерал с
неудовольствием созерцал из окна голубой гостиной, как потоки ливня
обивают листья молодого вишта. Ветер пригибал тонкий черный ствол с
коричневыми прожилками практически к самой земле, казалось, ещё
немного — и он сломается. Но дерево разгибалось раз за разом.
Только зелёных листьев на тонких ветках становилось все меньше.
Дерево напоминало Невзору людей.
Некоторые гнутся, но не ломаются, другие, наоборот. На своем веку
он повидал и тех, и других не мало, за кого-то поднимал посмертную
рюмку, кого-то поздравлял с новым назначением, с кем-то сошёлся на
дуэли или в темном переулке. Люди могут быть разными, вопрос лишь в
том, что они ставят в центр мироздания: честь или что-то иное. Не
зря же именно Честь среди Девяти Добродетелей — пятая, центральная
фигура.
«Интересно, чья честь?» — спросил бы
Зора Вадим, если бы был рядом. И обязательно удивил бы собеседников
какой-нибудь очередной пошлостью или грубостью. И офицер опять
спустил бы другу слишком вольное поведение, как много раз до этого.
Потому что Вад был младше его почти на десять лет и до сих пор
воспринимался им как глупый юноша. Потому что он помнит его
обезображенным куском плоти, брошенным на дно солнечного колодца в
Тижийской степи. Куском плоти, который крепко зажимал в
окровавленной руке выбитые зубы.