Вадима распирает гордость.
— Вытащил мою безвольную тушку из
Нерчи. А я уже себя похоронил. Особенно после папашиного письма.
Так, на чистом упрямстве держался. И на злости. Всех ненавидел, и
его тоже — били его меньше, чем меня, да и попал он в яму позже.
Это хорошо, что позже, а то бы мы точно не ушли. Я грубил, кидался
на него, представляешь? И предателем считал, и засланным, и когда
всё-таки мы сбежали, то только льстеца и подлизу в нем видел.
Думал, он перед отцом выслужиться хотел! А он... он просто дурак.
Добрый. Правда, доброта его порой боком выходит. Но иначе он не
может, такой уж человек.
Губы коснулись кожи, обжигая ее
горячим дыханием.
— А ты? Тоже едешь кого-нибудь
спасать? Что забыл такой человек в наших краях?
Вадим смеётся. Как может кого-то
спасти такой, как он?
— Я не забываю. Ничего. Коплю вот
здесь, — он стукнул себя в грудь, — все свои обидки. Жажду мести.
Не знаю, почему Невзор со мной возится.
— Так зачем ты приехал сюда?
— Я не куда-то приехал, я откуда-то
уехал. Мать прибыла в столицу. Она...она знает. Видит. Она...
— Почему к нам? Послал кто-то?
Голова пустая, кровь стучит в
висках, чужие губы кажутся раскаленным металлом. И хочется
говорить-говорить-говорить, словно он умрет, если остановится.
— Нет. За кампанию с другом. Нужно
было уехать. Мать...
— А друг зачем сюда приехал?
— Друг женится. А в столице
мама...
— В нашем городке хорошие люди,
правда?
Горло пересохло. Почему эта Ми или
Ки его постоянно перебивает? Невыносимо хочется говорить, а она
спрашивает какие-то глупости.
— Ли...
— Ещё вина?
Нет, он хотел приказать ей
заткнуться, но предложение слишком заманчивое, и он выдает:
— Да.
Проститутка выходит из комнаты —
нагая, окружённая пышной копной рыжих волос, словно языками
пламени.
Но женщина не спустилась за бутылкой
«Янтаря» на первый этаж, а зашла в комнату напротив. Двое мужчин
обернулись на звук открывающейся двери. Лица их закрывали
маски.
— Узнала?
— Нет. Он говорит не о том.
— Так спроси, как надо!
— А как надо? — Ми злобно сверкнула
глазами. — Ваши капли развязывают язык, но они не могут заставить
говорить о конкретной вещи! Он бормочет все о столице, о друге, о
матери, о чем угодно, только не о том, кто он и зачем приехал!
— Отец всего живого! — воскликнул
молчащий до того второй мужчина. — Умудряются же женщины и без
всяких капель и разговорить, и на нужную мысль навести! А эта даже
с травой не может ничего путного узнать!