Он огляделся, сам не зная, что ищет,
и увидел на земле что-то жёлтое. Венок. Одуванчики расплелись,
обтрепались, были покрыты пылью.
Мысленно Амарель снова очутился на
поляне. Как он изумился собственной смелости, потащив Мэриэн
танцевать. Каким сияющим был взгляд Мэриэн из-под глупого
цветочного венка, надетого ей на голову! Казалось, всю её
пронизывало солнце.
— Нет, — Амарель бессмысленно
смотрел, как кровь стекает с его костяшек, пальцев, капает вниз,
оставляя следы на башмаках. Совсем недавно Мэриэн сняла сапоги,
натёршие ей ноги до мозолей, и сунула стопы в речную воду. Амарель
заметил, как износилась её обувь, да и полосы ткани, которыми
Мэриэн оборачивала ноги, изорвались и не защищали их. В поэмах,
наверное, не пишут, как герой предлагает свои башмаки той, которая
притянула его взор, но Амарель именно так и поступил. «Глупый ты, —
по-светлому рассмеялась Мэриэн. — Сам-то как ходить будешь?» Тогда
Амарель нашёл и нарвал ей больших мягких листьев в лесу, Мэриэн
обернула ими стопы и надела сапоги. Взгляд её согревал сильнее, чем
солнечные лучи, и Амарель сделал бы, что угодно, лишь бы ещё так
погреться.
Но его оставили здесь.
— Тос-си! — донеслось до
него, и Амарель вскинул голову. Скоро эмегены доберутся сюда. Их
встретит каменный обвал и лёгкая добыча рядом. Свою дубину Амарель
потерял в суматохе — сколько ни смотрел вокруг, не находил её. Быть
может, улетела в пропасть. Сгинула, как та волшебная палочка — в
бурлящем потоке горной реки. Амарель остался совершенно безоружен и
один-одинёшенек. Против отряда эмегенов.
Эсфи и Мэриэн обманули его. Их
доверие, взгляды, жесты и слова… всё ложь. Правда — молчание и
проклятые камни, которые не раскидать, не убрать с пути, потому что
у него, Амареля, дара нет.
«Жди знамения», — сказал Аграссе во
сне, и вот оно — знамение.
Перед глазами Амареля возникла
предательская пелена, с каким-то животным рёвом он ударил по камням
обоими кулаками, и ещё раз, уже не видя, как брызнула кровь, и
почти не замечая боли.
Всё, что чувствовал Амарель — это
жар в голове, груди, на кончиках пальцев, жар такой нестерпимый,
что захотелось излить его на кого-нибудь, сжечь дотла. Амарель
повернулся туда, откуда эмегены шли к нему, инстинктивно поднял
руки.
Он услышал крики, призывы стоять, а
потом — отходить. Отходить?! Смахнув слёзы, Амарель едва не
завопил: один столб огня поднимался с его правой руки, а второй — с
левой.