– Да хранит вас Создатель! – растроганно сказал легионер,
обрадованный мягким наказанием.
Наместник поднялся и бесстрашно подошел к страннице. Помахав
перед ее лицом надушенной рукой, он глубокомысленно изрек:
– Сумасшедшая по недосмотру стражи смущает покой добропорядочных
горожан, а я теряю время на пустые разбирательства.
«Казнить нищенку? Тогда за что и как именно? Четвертовать за
измену Императору? Но какой с безумной спрос?» – раздумывал сир
Годфри, – «Повесить? Нет, слишком жестоко! Отрубить руку, как
воровке? И это тоже несправедливо! Жаль, что за отсутствие разума
не предусмотрено кары. Отпустить? Нет, невозможно!»
– В яму ее!
Сир Годфри покинул казематы, гордясь своей мудростью, а в Аверну
полетело письмо с отчетом о досадной безделице: «Местная
сумасшедшая осквернила доску объявлений символом архонтов. Виновные
наказаны. В Готе спокойно».
***
Яма... Отверстие в земле дважды в высоту человеческого роста.
Галечный пол, утрамбованные стены, ржавая решетка сверху. Могила, в
которой нельзя лечь.
В ямы бросали несчастных, чьи провинности не имели четко
прописанного законом наказания, – и забывали о них. Оставшись один
на один с непогодой и временем, узники ям погибали; обнаружив труп,
решетку выламывали, и яма ждала нового жильца.
Ямы Готы выкопали в ряд вдоль крепостной стены снаружи. Большей
частью они пустовали и охранялись формально: изредка часовой на
стене бросал вниз рассеянный взгляд; кормить узников ям не
запрещалось, как и издеваться над ними, но горожане и вовсе боялись
к ним подходить – беды бы не вышло!
Пытки закончились. Странница сжалась в комок на дне земляного
колодца. Высоко-высоко над ее головой хмурилось небо, а внизу стены
ямы давили влажным холодом. Измученное тело умоляло о покое, и
странница закрыла глаза.
Исчезла яма, канула в небытие Гота. Странница лежала на берегу
реки, длила мгновения тихого счастья и улыбалась. Это все солнце:
гладит лицо желтым светом, мешает открыть глаза. Над быстрой водой
струится горный воздух и пахнет лесом, травами и камнями, нагретыми
на солнцепеке, а прохладная волна плещется настойчивой змейкой в
раскрытую ладонь.
– Амарантин…
Знакомое, любимое имя. Так звали реку. Странница проснулась,
узнала яму и закусила губы в немом страдании.
Морея встречала серенький рассвет. Снаружи послышались шаги и
сиплый кашель.