Кардинал хлопнул в ладоши, и тотчас к
нему подбежал невесть откуда взявшийся слуга, выслушал указания и
побежал выполнять.
— Поедем уже. Засиделись. А ты пока
подумай, брат, над моими словами, — сказал пресвитер, усаживаясь в
повозку.
Волдорт лишь кивнул и присел на свое
место. Когда повозка тронулась, произнес:
— Я должен сам увидеть эти рукописи.
Затем я решу.
Кардинал кивнул. «Он заглотил
наживку. Подождем, пока сядет на крючок, и, думается мне, я
догадываюсь, куда сейчас направился этот ходящий», — подумал он,
внутренне улыбаясь.
— Скоро я покажу тебе их, — Грюон
откинулся на мягких сиденьях. — Мы направляемся как раз туда, куда
надобно.
Пресвитер сбросил сандалии и прилег,
накинув на себя теплое покрывало, уберегающее от падения. Закрепил
его золотыми кольцами, закрыл глаза и задремал или притворился
дремлющим. В любом случае это означало, что разговор окончен.
Волдорт также расположился поудобнее, и его снова стало клонить в
дрему, но мысли, рваные и тяжелые, прыгающие и тягучие
одновременно, долго не давали ему уснуть. Отчего-то он был уверен,
что кардинал догадался, куда направился Кйорт. Тогда зачем все эти
игры? Зачем он интригует его и откровенничает? И все-таки повозка
хоть и шла мягко, но непривычного к ней укачивало довольно сильно,
и священник незаметно для себя крепко уснул.
Поездка тянулась, словно полноводная,
медлительная река. Чистое небо сменилось зеленым волнением верхушек
деревьев, что росли по обеим сторонам укатанной лесной дороги.
Волдорт иногда приоткрывал слипающиеся веки и встречался с
отстраненным задумчивым взглядом кардинала. Несколько раз они
перекинулись парой ничего не значащих фраз, но не более. День
угасал, а кавалькада двигалась без намека на остановку. На повозке
зажгли дорожные лампы, и желтые пятна в окнах сгладили мрачные
зубцы еловых лап, проплывающих мимо. Было уже за полночь, когда
послышался выкрик кучера и снаружи раздались удовлетворенные
голоса: выездные доложили, что до конной станции не более четверти
часа. Кардинал открыл глаза, откинул покрывало и повел худыми
острыми плечами.
— Добрались, — только и произнес
он.
Кавалькада с шумом вкатилась через
крепкие ворота за деревянный частокол, который ограждал небольшой
участок на вырубленной лесной поляне. Внутри частокола из толстых,
заостренных кверху бревен высотой в рост человека располагались
несколько грубых срубов, конюшня, небольшая кузня и почерневший от
времени колодец со скрипящим журавлем. Там уже суетилась прислуга.
Помогали распрягать лошадей, указывали, где есть свободные стойла.
Хозяин перевалочной станции лично проводил священнослужителей в
отведенные для них покои. Комната была большой, но скромной: две
кровати из грубых досок, но с толстыми, мягкими матрацами,
растопленный камин с вычурной чугунной решеткой, дощатый стол,
правда, накрытый потертой, хоть и свежевыстиранной скатертью. На
столе дымилась прожаренная на вертеле оленина, стояли фрукты в
деревянной плошке. Хрустальный пузатый графин с элем неловко
прятался за глиняным кувшином с холодной колодезной водой.
Проголодавшиеся кардинал и священник, не сговариваясь, плотно
поужинали, после чего Волдорт с позволения Грюона улегся в мягкую
постель и заснул мгновенно. Кардинал же ложиться не спешил. Сметя с
себя напускную сонливость, он вышел в общую залу. Посмотрел по
сторонам и направился во двор. За ним незримо и неотступно следовал
квартет охраны. Столько же осталось в комнате наблюдать за
Волдортом. Выйдя в ночь, освещенную лишь светом факелов, кардинал
заметил отделившуюся от темноты тень. Грюон жестом приказал охране
стоять на месте и пошел на встречу с тенью.