Но не в этом была прелесть
«сотки» в данном случае. С другой стороны пешеходной зоны, за
вычурной, кованой оградой располагались самые настоящие лесные
дебри.
Рукотворная тайга, посаженная
энтузиастами-шестидесятниками из благих побуждений. Поначалу за
деревьями ухаживали, между ними гуляли высоколобые будущие
профессора и спорили о важном. После, в восьмидесятых — пили пиво
все кому не лень и резались в карты, а через десятилетие, с
приходом дикого, рыночного времени людям стало плевать на
уникальные деревья и ботанический сад превратился в чащобу, через
которую, в расположенные за ней общежития и оттуда, то и дело
шмыгали студенты и студентки.
Относительно неширокий (метров
четыреста по прямой), но длинный массив деревьев со всего мира,
тянулся между студгородком и проспектом, огибал институтские
корпуса и величаво спускался в здоровенный овраг, до которого у
городских застройщиков пока не дошли руки.
Гиблые края. В этом сходились все
полицейские, кому хоть раз доводилось бывать в ботсаду и оценивать
не красоту листвы, а оперативное неудобство насаждений. Узкие,
петляющие, поросшие кустами дорожки и всевозможные тропинки
буквально изобиловали местами для засад и укрытий.
Освещение вообще отсутствовало —
у института не имелось средств для электрификации, а муниципальным
властям лишние расходы ни к чему.
Тут и ниндзя не надо быть, чтобы
исчезнуть. Достаточно оторваться на пару десятков шагов, не шуметь
— и этого вполне достаточно, особенно летом. Выходов же из
древесного массива было множество. Решётка имела довольно широкие
зазоры между прутьями, в которые без особых проблем мог
протиснуться нетолстый человек. Ходи — не хочу, а при
необходимости, где угодно выскочил — и с толпой смешался.
И подобное удобство привлекало
всякий сброд со всего города.
Зимой, конечно, ситуация обстояла
попроще. Снег заваливал сад, оставляя лишь несколько основных
студенческих троп. Потому в холодное время года криминальная
обстановка засыпала вместе с растениями, оживая с весной.
По теплу же здешние полицейские
выли, а территориальный опер сменялся, соглашаясь на любой перевод
куда угодно. Не выдерживал ежедневных взбучек и потока заявлений от
обиженных злодеями граждан. Потом пил. Как правило неделю, приходя
в себя и до судорог ненавидя внешне милый и симпатичный зелёный
оазис вместе с институтом, студгородком, студентами, «соткой» и
окрестными улицами.