Вокруг бродят тени: серые, безликие. Такие же, как она, кому
путь в цветную жизнь заказан. Они не видят её, порой даже проходят
насквозь, оставляя внутри потрескивающий иней. От таких «встреч»
холодно, и она уклоняется, чтобы однажды не замёрзнуть
насмерть.
Песок хрустит. Тени идут. Жизнь струится из-под чужих штор.
Лимб.
Но вдруг её зовут. По имени. Хоть звука, кроме хруста песка,
здесь и не существует. Она поворачивается и идёт, лавирует между
источающими холод тенями. Идёт, не понимая куда. Смотря только под
ноги. На песок. Серый, как и всё вокруг.
А когда останавливается, впереди стоит он: крупные черты лица
раскрашены жизнью, неестественно синие глаза смотрят внутрь, в
душу. На нём сержантский китель ВДВ – эти лычки и прилежно
расправленную бело-голубую тельняшку из-под широкого отворота ей не
забыть никогда.
От него веет теплом. Веет уютом и спокойствием. Мужской
силой.
Десантник протягивает руку. Могучая ладонь раскрыта –
приглашает. Она согласна, и от соприкосновения тело медленно
наполняет тепло. Жизнь цветёт теперь и в ней!
Но вдруг ревёт сирена… Далёкая. Надрывная. И безнадёжно
запоздалая.
Взрыв сметает все, точно ураган – жёлтые слабые листья с
засыпающих на зиму деревьев. Десантник смотрит на неё и беззвучно
кричит. Краски покидают глаза, затем выбеливают лицо и
обесцвечивают китель. Они стекаются в ладонь, сжимающую её руку.
Бегут, ускользают, словно спасаются – жаркие, пульсирующие…
И вдруг он падает, рассыпается на миллионы маленьких галек или
же больших песчинок. Оставшееся в её руках тепло красок тянет
книзу, прижимает неподъёмной ношей, тяготит.
Она не в силах удержать это тепло. Удержать его одна.
И роняет.
Удар об землю, россыпь песка. И ничего. И – серость…
С отбоем свет белых спиралей по потолку ослаб, угловатые же
гробины квантовых приёмников ничуть не изменили тональности и всё
так же монотонно гудели. Минут десять как тут завершилась работа –
лишнее демонтировали и убрали в пустующий склад.
Последним капсульный отсек покинул Истукан. Робер слышал
прозвище Бурова и знал, что так его называть не стоит. От историй у
дымной стойки бара “Под углом” иной раз дыбились волосы.
Напоследок Буров долго осматривал поверхности двух капсул.
Иногда подходил к третьей, в которой вообще никто не пробуждался, и
будто бы что-то сверял.