— Пора мне, — сказал мудрец, и неожиданно подмигнул. —
Надо одну знакомую навестить, пока у вас тут каша не заварилась,
пусть ноги уносит. А вы уж… Врачу, исцелился сам…
— Кто вы? — спросил Абраксас.
— Кто? — повторил мудрец. — Посторонний, вечный жид на этой
планете, бог, если хочешь, или волшебник. Или никто, — Он
усмехнулся. — Живу я здесь, я ворон здешний… Ладно, прощай. Даст
бог, не увидимся... Не веришь?
— Верю, — сказал Абраксас. — Но не понимаю.
— И не надо, — спокойно сказал мудрец.
Абраксас поднял глаза, но странный мудрец исчез, словно его не
было…
И в тот же момент площадь ожила.
Зловещие серебристые шары будто потеряли часть своих
гипнотических чар — люди разом зашевелились. Послышались
возбужденные голоса, удивленные возгласы:
— Что это?.. Знамение!..
Пальцы показывали в небо, кто-то заголосил визгливым причитающим
плачем, кто-то громко и грязно ругался… Молодец из городской стражи
неподалеку от Абраксаса выдернул из-за пояса аркебузеты и,
прицелившись, выстрелил в шары — но, понятное дело, не
преуспел.
Серебристые шары тем временем, словно поняв вдруг, что что-то
упустили, как по команде устремились к зениту, где выстроились в
один ряд, будто нанизанные на незримую, заметно дрожащую в
напряжении нить; какое-то мгновение они торчали в небе причудливой
тонкой башней — а потом невидимая нить разорвалась и серебристая
гирлянда обрушились на площадь!
Один Абраксас стоял посреди шарахнувшихся кто куда людей. Он был
вновь уже уверен в себе. И опять знал, что с ним ничего не
случится, что шары не только не повредят ему, но напротив — в них
его сила, в них — путь к величию, в нем то, о чем нашептывал ему
вновь возникший голос.
Первые шары упали на площадь…
Серебристые шары, словно обезумевшие хорьки во всполошенном
курятнике, гонялись за мечущимися в поисках спасения людьми,
выбирая почему-то одних и совершенно не замечая других…
Крики, плач и стоны заполнили все вокруг, но Абраксас стоял
среди всего этого и безучастно смотрел на происходящее вокруг него.
Где-то в глубине сознания он понимал, что происходящее страшно и
жутко, но голос, ставший — и становящийся с каждым мгновением —
сильнее, нашептывал, что так надо, так надо для его, Абраксаса,
возвеличивания, для славы, для... , для…
Облепленные шарами, люди катались по земле, пытаясь их сбить, но
сбить их было невозможно. Шары налипали на человека, словно комья
грязи брошенные чье-то рукой, сплющивались, растекались,
обволакивали — и человек переставал отбиваться, кричать и только
слабо шевелился, словно больше и больше увязая, пока вовсе не
замирал, лежа на земле переливающимся комом зеркальном грязи.