Так Батен и оказался на Краю Земли.
А теперь — и за Краем.
***
Пока Батен рассказывал, золотари и Мергус потихонечку
приготовили на импровизированном столе вокруг лампы-жаровни что-то
вроде ужина несколько больших лепешек, по одной на каждого,
включая Батена, в которые что-то было завернуто, и куски чего-то
похожего на мясо, обваленное в сухарях.
― Да, парень, ― задумчиво произнес Грус. ― Несладко тебе
пришлось. Из офицеров ― да сразу чистить нужники. Прямо скажем, не
повезло.
― Это как сказать, ― поднял палец Волантис. ― Пришлых, да к тому
же из бывшего начальства, никто не любит. И нигде. Кто же упустит
возможность всласть поизмываться над бывшим дворянином, хотя бы и
лично ему ничего не сделавшим. Я бы, к примеру, не удержался, ―
признался он с подкупающей откровенностью. ― Кое-кого и убить бы
мог.
― А его считай что и убили, ― заметил Грус меланхолично, жуя
лепешку. ― Да ты ешь, парень, ешь, ― обратился он к
пригорюнившемуся от невеселых мыслей и воспоминаний Батену.
Тот рассеяно кивнул и взял протянутую ему лепешку. Есть хотелось
до коликов в желудке. Он откусил от края и почувствовал острый ни с
чем не сравнимый вкус, который испытывал всего два-три раза за свою
жизнь. От неожиданности он чуть не поперхнулся. Не веря ощущениям,
он поднял к глазам лепешку. Из надкуса, жирно поблескивая в
колеблющемся свете лампы, выглядывали гроздья черных чуть
мутноватых жемчужин.
― Это... Это что, рыбьи яйца? ― только и смог выдавить из себя
пораженный Батен.
На несколько мгновений в пещере воцарилась просто-таки гробовая
тишина, нарушаемая лишь шелестением ветерка снаружи. А затем ее
взорвал шквал дружного, ничем не сдерживаемого хохота трех здоровых
мужских глоток.
Это был даже не хохот ― нечто большее. Здоровенный Волантис,
согнувшись в три погибели, уткнулся лицом в собственные колени и
колотил себя ручищами по бритому черепу из-под его тела доносились
ни с чем не сравнимые периодически повторяющиеся взрыкивания ― так,
наверное, мог икать медведь. У Груса изо рта при первом приступе
смеха вылетел изрядный кусок непрожеванной лепешки и, пролетев
несколько ярдов, плюхнулся перед сидевшим в своем углу страшным
Тхором; сам же Грус мелко содрогался всем телом и ржал так, что под
невысокими сводами пещерки родилось неожиданное эхо и испугано
заметалось там. Мергус смеялся от всей души, запрокинув голову и
прикрыв лицо растопыренной пятерней; его торчащий вверх кадык
непрестанно судорожно двигался. Смеялся даже все это время не
подававший признаков жизни из-под своего кожистого шалашика Тхор:
он, видимо, задремал там, укрывшись крыльями, и потревоженный
незнакомыми звуками спросонья растопырился, готовясь к отражению
неведомой опасности, но не обнаружив таковой, присоединился к
общему веселью, негромко и низко поухивая и не забывая при этом
подгребать к себе извергнутый Грусом кусок лепешки.