Старого солдата во Втором Форту, похоже, знали, даже никаких
бумаг у него не стали спрашивать, пропустили всех в крепость.
Форт разместился в корне огромного оврага. По его руслу тянулась
вниз широкая мощеная улица, по склонам лепились дома. Улица была
разделена поперек на три неравных отрезка высокими, прочными на
вид, но старыми воротами, по бокам ворот размещались вышки со
сторожевыми башенками. Верхнюю часть улицы занимал собственно форт,
точнее ― поселок колонистов. Средняя часть называлась Торговым
гнездом, именно там купцы вели переговоры с поморниками об обмене
шерсти, зерна, металла и, как теперь выяснилось, корабельного леса
на соль, жемчуг, всевозможные сорта рыбы и ― главное! ― на шелк. В
самый нижний двор, Поморское подворье, ни жители деревни, ни купцы
не допускались. Это было единственное место на равнине, если не
считать еще таких же в других фортах, Первом и Третьем, где
поморникам дозволялось выходить из-за Края Земли и пребывать в
собственно Империи.
Впрочем, насколько знал Батен, было одно исключение: по условиям
договора между Империей и поморниками, девушки из их княжеского
рода должны были отправляться служить к Императорскому Двору.
Раньше это условие было попросту унизительной данью, теперь, так,
по крайней мере, слышал Батен от людей сведущих, сохранение этого
обычая объяснялось некими цивилизаторскими и просветительскими
целями: Империя, некогда изгнавшая предков поморников из своих
пределов, простила изгоям грехи их воинственных предков, не
дававших постоянными набегами жить мирно ее подданным, и через
воспитание их девиц все же заботилась о том, чтобы привести
недостойных в культурное состояние ― ведь известно, что культура
народу, каков бы он не был, прививается не так через мужчин, как
через женщин.
Батен с интересом посматривал по сторонам и чуть было не
прозевал появление трех офицеров в сопровождении писаря и
десятника.
Старик-солдат прикрикнул на подопечных. Новобранцы подобрались,
подтянулись, попробовали даже выстроиться в некое подобие шеренги,
но так и остались по виду деревенскими увальнями. Батен, привычно
устремив взгляд прямо перед собой, опять испытал острый приступ
стыда ― ему, имперскому офицеру, пусть даже и разжалованному,
казалось оскорблением стоять в этом расхристанном нестроевом
строю.