Покосилась на торчащий уголок
наброска, подхватила со стола чайник, шкатулку с заваркой и
направилась вниз, оставив мисс Дженни доедать куриные потрошки.
На общей кухне, как всегда, царил
смрад и мешанина запахов. От раскаленной плиты, на которой в
кастрюле попыхивало варево, шел едва уловимый пар. Я поставила
кипятиться воду и устроилась на старой скрипучей табуретке,
расшатанной настолько, что у нее периодически отваливались ножки.
Мистер Джеггинс прикручивал их обратно: табуретка была нужна, чтобы
ставить на нее горячие кастрюли. Больше их ставить было некуда,
разве что на пол, потому что с полгода назад стол развалился
окончательно.
Прикоснулась к запястью, на котором
красовалась «долговая расписка»: непонятная магическая закорючка с
аккуратными строгими линиями. Тонкие контуры, которые поначалу
словно светились изнутри, сейчас погасли. А вот легкое жжение, не
болезненное, просто как напоминание о долге, не прошло. И как,
спрашивается, мне завтра идти на занятия с Илайджей? Не могу же я
все время сидеть в перчатках, а если сниму… вдруг он заметит? Если
заметит Лина, если заметит граф?
Вопросов не оберешься.
«Вы интересовались мной, мисс
Руа?»
Да, потому что у меня было временное
помешательство. Не иначе!
Что на меня нашло?
Сама не знаю, почему это вышло так
остро. Сама не знаю, как это вообще получилось, ведь я умела
держать себя в руках! Даже когда гувернантка видела неправильно
решенный пример и смотрела на меня сверху вниз сквозь толстенные
стекла своих очков так, что я чувствовала себя маленькой и
ничтожной. Она так и говорила: «Вы маленькое ничтожество, мисс Руа,
если не можете решить такую задачу». Даже когда леди Ребекка
собирала слуг, чтобы в их присутствии отчитать меня за какую-нибудь
провинность и поставить в угол на несколько часов. Даже когда
хозяева художественных салонов смотрели на меня с выражением
недоумения, граничащего с насмешкой.
Смирение, рассудительность,
скромность — вот три составляющих, на которых держится поведение
любой благовоспитанной мисс, но с ним это все не работало.
Последний раз я так разозлилась, еще
когда мы жили с леди Ребеккой в Фартоне, точнее, в
пригороде, в доме ее отца. Я была тогда совсем маленькой, но хорошо
помню, как выбежала на улицу и услышала крики. Пятилетняя дылда,
сын конюха, навалился на двухлетнего малыша, сына горничной, и
возил его перепачканной и зареванной мордашкой по камням. Я
разбежалась и боднула мальчишку в живот с такой силой, что он
шмякнулся прямо в лужу. Орал так, что на вопли даже выскочил конюх,
но оценив ситуацию, только выругался, сплюнул и ушел. Зато к малышу
горничной его сын больше не приставал.