— Ирвин!
Поворот — и я на полном ходу
врезалась в… Ормана. С силой влетела в него, но он даже не
пошатнулся, только жестко обхватил мою талию, не позволяя
отстраниться.
— Значит, Ирвин. — Хрипло произнес
он.
А потом одним движением толкнул к
стене, и мы снова оказались в нише. Темнота обрушилась пологом,
запечатывая непроницаемым барьером потайных стен.
— Отпустите! — выдохнула я. —
Отпустите, или я…
— Будете кричать? Да. Звать на
помощь? Бессмысленно.
— Ирвин…
— Он не придет. Никто не придет.
Он без труда удерживал мои запястья
за спиной. Прижимая их к талии, вжимая меня в себя так плотно, что
я едва могла дышать. Едва могла дышать и двигаться, словно меня
сковало по рукам и ногам невидимыми цепями.
— Здесь никого нет. Кроме нас.
Осознание обрушилось горячей,
удушающе-жаркой волной. В жизни не представляла, что может быть так
горячо от самых обыкновенных слов. От голоса: низкого, глубокого,
затягивающего во тьму яростно и неумолимо.
«Здесь никого нет. Кроме нас».
— Здесь полный дом гостей…
— В музее искусств?
Музей искусств? Как… как я могла
очутиться в музее искусств, если только что вышла из бальной залы
Вудвордов?
— Никак. — Затянутая в перчатку
ладонь скользнула по щеке. — Разве что во сне. Знаешь, чем хороши
сны, Шарлотта?
Из-за сомкнувшейся над нами темноты
все чувства обострились стократно. Я слышала наше дыхание. Мое —
участившееся, и его: сильное, глубокое, ровное. Обжигающее шею,
скользящее по коже, играющее выбившейся из прически прядью.
— Во снах можно себе позволить
многое. Гораздо больше, чем наяву. Гораздо больше, чем ты можешь
себе представить.
Сон?
Сумасшествие какое-то! Мне не может
такое сниться!
— В безумии есть своя прелесть.
От прикосновения трости к губам по
телу прошла дрожь. Холодный, скользящий, металлический узор,
повторяющий контур моего рта. Дикое, сумасшедшее желание
почувствовать его губы на своих обожгло лицо краской, щедро
плеснувшей на щеки.
Я не должна такого думать, и хотеть
этого тоже не должна.
Я шла сюда, чтобы найти Ирвина, чтобы
все ему объяснить…
— Знаете, моя маленькая Шарлотта,
даже для столь очаровательной девушки вы слишком любвеобильны.
Звенящие сталью интонации обожгли
сильнее смысла сказанных слов.
— Вы… — вспыхнула я. — Не смейте
называть меня так! Не смейте меня…
— Смею. Могу. Буду. — Насмешливый
голос на миг изменился, становясь низким и тягучим, как патока.
Мелодичным, словно треск из него выплеснулся за один вздох. — Буду
называть тебя, как захочу. Буду говорить все, что пожелаю. Буду
делать с тобой все, что пожелаю…