— Но…
— Сам.
К щекам снова прилила кровь. Было в
этом что-то ненормальное, но от того, как он на меня смотрел: от
голода в его глазах, от короткого приказного: «Сам», — дыхание
участилось. Особенно когда он медленно стянул перчатки, сначала
одну, затем вторую. И так же медленно отложил в сторону, придавив
тростью. Набалдашник негромко звякнул о кольца артефакта, а Орман
протянул мне руку.
Прикосновение заставило вздрогнуть:
оно было слишком живым для сна. Настолько живым, что от касания
пальцев по телу побежало тепло. Замерев под его взглядом, на миг
утратила дар речи. Особенно когда он развернул меня к столу,
оказавшись за моей спиной.
— Тело запоминает ощущения, —
произнес он, легко сжимая мои плечи поверх платья. — А мы
воспроизводим их во снах. Тепло дерева или прохладный шершавый
камень… — Пуговицы выскальзывали из петель одна за другой. Когда
Орман коснулся ямочки между ключицами, я вздрогнула. — Горячая
ладонь…
По груди скользнула прохлада, ладони
на обнаженных плечах показались не просто горячими — обжигающими.
Кожа под его пальцами горела, становясь отчаянно, невероятно
чувствительной. Рукава поползли вниз, и он повторил это легкое
скольжение: от локтей к запястьям, на одном из который дремало
заклятие долга. Настолько откровенно, что я едва успела опомниться
и поймать платье, которое не упало лишь чудом.
— Жало иглы или ожог плети…
Его руки снова скользнули наверх, к
плечам, и я вздрогнула, прижимая расстегнутое платье к груди.
Почему-то ужасающе-ярко представила, как его ладонь обхватывает
рукоятку плети, и от замаха до удара (за долю секунды до
обжигающе-острого всплеска) перед глазами темнеет от страха. Меня
наказывали розгами, и это было жутко, отвратительно, стыдно и
больно. Так больно, что ссадины на запястьях не давали заснуть по
ночам. Я складывала горящие руки так, чтобы не касаться покрывал
или подушки, но они все равно саднили.
— Розги — бессмысленная мерзость, —
хмыкнул он, медленно стягивая бретели нижнего платья. От ласкающего
движения кружева по коже становилось нечем дышать. Так же, как от
опасной близости за спиной. — Тому, кто ими пользуется, надо
отрывать руки или совать их в кипяток.
Мир перед глазами зашатался от
будничности брошенной им фразы.
— Руки? — зачем-то уточнила я.
Вместо ответа Орман потянул сорочку
вниз, плотно прижимая ее к телу и не позволяя свободно
соскользнуть. Дюйм за дюймом все больше открывая грудь. Он почти
меня не касался, просто протягивал ткань по коже
невыносимо-медленной лаской.